«Либертарианец с бензопилой» разоблачил самодовольные элиты

Корпоративным болтунам пора узнать полную цену своей провальной политики, которая тянет Европу к краю пропасти

На видео видно только их спины. Но я готов поспорить на что угодно, что, произнося свою речь, Хавьер Милей смотрел на море ухмыляющихся лиц. Нового президента Аргентины попросили выступить на Всемирном экономическом форуме (ВЭФ) если не в качестве комического хода, то по крайней мере в качестве предупреждения этой самой эгоистичной конференции о том, что избиратели могут принимать ужасные решения.

Бывший профессор экономики не сделал ни одной попытки пойти навстречу своей аудитории. Напротив, он начал с предупреждения о том, что «те, кто хочет принадлежать к привилегированной касте», предали западные ценности.

Он прекрасно знал, что в Давосе перед ним собрались брахманы этой касты. И наверняка, когда он произносил эти слова, эти люди ловили взгляды друг друга, а их лица искажались выражениями насмешливого презрения. Именно так они поступают, когда кто-то выходит за рамки их идеологических параметров.

ВЭФ не следует единой партийной линии, но у делегатов этого праздника самодовольства есть много общего. Они любят госрегулирование, которое разрабатывают похожие на них люди для похожих на них людей. Хотя они и прикрываются защитой прав потребителей или экологией, в конечном итоге это регулирование ограничивает конкуренцию.

Они поддерживают правительственные целевые группы и консультативные агентства — более того, они встречаются в Давосе отчасти для того, чтобы пролоббировать друг друга для получения работы в таких организациях. Им нравятся межгосударственные организации, а суверенитет они считают опасным, атавистическим и, что хуже всего, низкостатусным. То есть они хотят, чтобы миром управляли такие же здравомыслящие и образованные люди умеренных взглядов, как они сами, при минимальном вмешательстве избирателей разных стран.

Милей 40 минут рассказывал им, как в теории и на практике государственное вмешательство склонно делать людей беднее. Этот лохматый либертарианец управляет страной так же, как и вёл свою предвыборную кампанию: с помощью лекций по экономике. Но мало кто из студентов был настолько же не впечатлён его выступлением, как этот конклав квангократов (кванго — квазиавтономная неправительственная организация — п. п.) и руководителей компаний, чья карьера зависит от государственных денег.

Меня поразили три идеи, за которыми последовали минимально вежливые аплодисменты. Во-первых, крайне странно, что комментаторы объединяют либертарианцев и давосских корпоратистов в некую правую пробизнес-элиту. Во-вторых, если руководствоваться фактами, а не модой и предрассудками, Милей должен считаться прагматиком, а ухмыляющаяся толпа — идеологами. В-третьих, он попал в точку. Сидящие перед ним люди действительно приняли идеи социализма, хотя и не в полном объёме и в большинстве случаев под другим названием.

В Давосе нет ничего прорыночного. Здесь предстают воочию директора и лоббисты из книги «Атлант расправил плечи»: прогрессивные, жаждущие государственных денег, довольные собой, амбициозные, конформистские, не желающие высказывать своё мнение, пока не прощупают настроения в комнате. Если бы ВЭФ существовал в конце XIX века, в нём бы участвовало несколько экономических либералов, поскольку тогда в моде были свободные рынки. Но наш век — корпоративистский, управленческий и высокозатратный, и делегаты должным образом следуют этим догмам.

И Милей действительно рассказал им всё это, отметив, что «очень многие из преобладающих в западных странах идеологий — это разновидности коллективизма, независимо от того, называются ли они коммунизмом, фашизмом, социализмом, социал-демократией, христианской демократией, прогрессивизмом или популизмом».

Милея считают сумасшедшим, потому что ему не нравится вмешательство государства. Он «радикал» (New York Times), «экстремист» (El País), «популист» (Le Monde), «ультраправый» (BBC). Однако классический либерализм, который он отстаивает, настолько недогматичен, насколько вообще может быть мировоззрение. Другие направления политики требуют от нас следовать их планам или, по крайней мере, передавать своё право принятия решений другим людям: священникам, королям, комиссарам или «отцам нации». Но либертарианство оставляет нам свободу идти вперёд, совершать ошибки, двигаться по своим собственным путям в надежде, что на рынке различных идей появится наилучшая практика.

Люди называют Милея идеологом, но он хочет иметь меньше контроля. Его реформы, которые мобилизовали против него перонистский истеблишмент Аргентины, в основном предполагают отказ политиков от своих привилегий.

Он хочет отказаться от власти устанавливать цены, доходы и арендную плату; прекратить государственное владение коммерческими компаниями; разрешить перепродажу спортивных билетов; позволить иностранным авиакомпаниям конкурировать на аргентинских маршрутах; отменить тарифы и экспортный контроль; разрешить беспилотные автомобили; снизить налоги; упразднить центральный банк.

Пока что рынки реагируют на это положительно. И это демонстрирует то, что могло бы произойти, если бы бюджет Квартенга (бывший министр финансов Великобритании — п.п.) предусматривал сокращение расходов, а не огромный их рост, за который отвечала гарантия цен на энергоносители.

Но самое странное, что либертарианство Милея воспринимается как догматизм. Бывшая участник телешоу резюмировал свою философию цитатой аргентинского экономиста Альберто Бенегаса Линча: «Либертарианство — это неограниченное уважение к жизни других людей, основанное на принципе неагрессии и защите жизни, свободы и собственности». Или глобальным лозунгом либертарианского движения: «Не причиняйте вреда людям, не забирайте их вещи».

Я надеюсь, что все мы стремимся жить в соответствии с этим заветом. В своей жизни мы стараемся не причинять вреда, не лишать свободы других и не грабить их. Либертарианство предполагает, что наши лидеры должны вести себя так же, как и все остальные: сам факт нахождения в правительстве, даже в демократическом государстве, не должен давать им право совершать поступки, которые аморальны в любом другом контексте, например, экспроприировать или принуждать других.

Как это гуманное понятие стало восприниматься как радикальное и зловещее? Почему оно так не нравится давосским болтунам?

«Идеи экономистов и политических философов, как правильные, так и неправильные, обладают большей силой, чем принято считать, — писал Джон Мейнард Кейнс в 1936 году. — Действительно, миром правит мало что другое. Практичные люди, считающие себя совершенно свободными от любого интеллектуального влияния, обычно оказываются рабами какого-нибудь почившего экономиста».

На этот раз слово «ирония» подходит как нельзя лучше. Многие из современных здравомыслящих центристов бессознательно впитали в себя искажённую версию теорий самого Кейнса — по крайней мере, представление о том, что правительства могут стимулировать рост при помощи траты денег. Однако в долгосрочной перспективе страны с меньшими государственными расходами и более мягким регулированием превосходят страны с более склонными вмешиваться во всё подряд правительствами. Как напомнил своей аудитории Милей: «Социализм всегда и везде делает людей беднее. Он провалился во всех странах, где его пытались применить. Провалился экономически, социально и культурно. И он убил более ста миллионов человек».

Ровно сто лет назад, 21 января 1924 года, Владимир Ленин умер на своей даче в Горках. К тому времени уже было ясно, что для социализма нужны тайная полиция, трудовые лагеря и расстрельные команды, поскольку людей нужно заставлять вести себя неестественным образом. Было также очевидно, что регулируемая экономика означает нищету и голод. Тем не менее, спустя сто лет, интеллектуалы продолжают настаивать на том, что государственный контроль можно каким-либо образом сделать благотворным.

Те самые люди, которые считают себя здравомыслящими центристами, «ориентированными на реальность» и так далее, испытывают странное отвращение к оценке социализма, коллективизма и других форм дирижизма по их реальным результатам в мире. От печатания денег до политики идентичности, от локдаунов до евро — они продолжают поддерживать ужасные идеи по чисто теоретическим причинам.

Единственное, что отличает Аргентину, — это то, что её скачок от экономического либерализма к популистскому интервенционизму был более заметным, а падение, соответственно, более драматичным. До 1916 года в Аргентине были широко прорыночные правительства, и в это время она была одним из самых благополучных мест на земле. Затем наступило столетие этатизма — иногда социалистического, иногда военного, иногда перонистского, но всегда пагубного. Сейчас же инфляция достигла 200% и страна крайне нуждается в шоковой терапии.

В отличие от большинства британских комментаторов, я встречался с Милеем. В жизни он ведёт себя так же, как и на публике: умный, близкий к народу, живой, энергичный, эксцентричный. Меня беспокоит его способность противостоять перонистской реакции. Но я не сомневаюсь, что, если ему позволят реализовать свою программу, он повернёт вспять столетие упадка Аргентины.

Тот факт, что блюстители правильного мнения в Европе считают его человеком, выходящим за рамки приличия, говорит всё, что нужно знать о том, почему в их странах дела идут не лучше.