Ранее в этом месяце CDC опубликовали результаты исследования рискованного поведения американских подростков. Они вызвали бурное обсуждение, и особое внимание уделялось тому факту, что девочки-подростки страдают от чрезвычайно высокого уровня грусти и депрессии. Но я думаю, что в этом обсуждении кое-что упущено.
Одна из потенциальных причин этой широко распространённой грусти — тот факт, что социальные сети наносят особый вред психологическому здоровью девочек. Этот тезис давно отстаивает психолог Джонатан Хайдт. И хотя с первого взгляда заявления Хайдта кажутся левыми (у новых технологий есть минусы, и поэтому большие компании нужно сильнее контролировать), эта идея получила широкое распространение в основном среди правых, и Джош Хоули стал её самым громким защитником в Сенате.
Социальные сети способствуют поляризации, и некоторые несогласные левые утверждают, что, может быть, подростки в депрессии не из-за своих телефонов, а из-за того, что, по словам Тэйлор Лоренц, «мы живём в аду позднего капитализма во время продолжающейся смертельной пандемии с рекордным уровнем неравенства, отсутствием социальной защиты и гарантий трудовой занятости, пока изменение климата поджаривает мир». Ноа Смит и Эрик Левитц написали хорошие статьи с размышлениями о достоверности такого пессимистичного нарратива, а Мишель Голдберг опубликовала отличную работу, в которой пытается переосмыслить эту проблему, утверждая, что «идея о том, что не несущие никакой ответственности корпоративные гиганты вредят детям своей продукцией, не должна быть чем-то, что либералам сложно принять, даже если в это также верят такие деятели, как Хоули».
Но я хочу поговорить о том, что Голдберг упоминает, но на чём не заостряет внимание: о работе 2021 года, написанной Кэтрин Гимброун, Лизой Бейтс, Сетом Принсом и Кэтрин Кейес под названием «Политика депрессии: различия тенденций закрепления симптомов среди молодёжи США в зависимости от политических убеждений». Опрос CDC не спрашивает у подростков их политические взгляды, но Гимброун и другие обнаружили различия не только в зависимости от гендера, но и в зависимости от политической идеологии. Разбив данные по гендеру и идеологии, они обнаружили, что у девочек-либералов наблюдается наибольший рост депрессивных настроений, а у мальчиков-консерваторов — наименьший. Мальчики-либералы также более депрессивны, чем девочки-консерваторы, так что политическая идеология играет здесь большую роль, чем пол респондентов.
Я считаю, что дискуссия вокруг гендера и роли социальных сетей очень важна. Но я не думаю, что мальчики-либералы больше подвержены депрессии, чем девочки-консерваторы, потому что они непропорционально сильно зациклены на вызванных Instagram комплексах по поводу своего тела. Думаю, здесь также есть что-то специфически политическое.
Возможно, отчасти это результат естественного отбора, поскольку прогрессивная политика чаще привлекает несчастных людей. Но я считаю, что это также связано со скверным поведением взрослых прогрессистов, многие из которых сейчас превозносят депрессивность как признак политической приверженности. Однако правда в том, что депрессия — это плохо. Вне зависимости от проекта Смита/Левитца по обсуждению последних политических тенденций, я считаю, что нам необходима некая коллективная когнитивно-поведенческая терапия, чтобы убедить людей в том, что депрессия — это не выход, о чём бы они ни переживали. Потому что она никогда не может быть выходом.
Политика депрессии
Три автора работы о политике депрессии также участвовали в написании более новой статьи, в которой утверждается, что «по мере того, как в крупных городах США усиливаются меры охраны правопорядка, сопутствующий ущерб в виде роста криминализации становится всё важнее документировать», и изучается идея того, что «криминализация может способствовать расовому неравенству в психическом здоровье». Как и большинство академиков, эти авторы кажутся довольно левыми. Если бы у нас было больше профессоров-республиканцев, мы бы, вероятно, могли противостоять этому направлению исследований при помощи работ, изучающих то, как рост числа перестрелок и убийств способствует расовому неравенству в психическом здоровье. Но их нет. Так что даже если все проведённые исследования верны, мы в основном наблюдаем работы, изучающие интересные прогрессистам вопросы.
Эти авторы, похоже, очень заинтересованы в идее о том, что подростки-либералы страдают от депрессии, потому что они «правильно воспринимают несправедливость в мире»:
Подростки 2010-х годов пережили ряд важных политических событий, которые могли повлиять на их психическое здоровье. Первый чёрный президент, демократ Барак Обама, был избран в 2008 году, когда Великая рецессия разрушала экономику США, увеличивала неравенство доходов и усугубляла кризис студенческого долга. В следующем году республиканцы получили контроль над Конгрессом, а затем, в 2014 году, и над Сенатом. Всего два года спустя на пост президента был избран республиканец Дональд Трамп, который назначил консервативный Верховный суд и стал причиной глубокой поляризации нации из-за своего эксцентричного правления. На протяжении всего этого периода война, изменение климата, скулшутинги, структурный расизм, полицейское насилие против чёрных, повсеместный сексизм и сексуальное насилие, а также неистовое социально-экономическое неравенство стали неизбежными характеристиками политического дискурса. В ответ на бездействие политиков в решении критических проблем возникли молодёжные движения, выступающие за акции прямого действия и политические изменения. Из-за этого подростки-либералы могли почувствовать себя отчуждёнными в условиях всё более консервативного политического климата, в результате чего их психическое здоровье пострадало по сравнению с их консервативными сверстниками, чьи взгляды господствовали в обществе.
Я не говорю, что эти пункты неверны. Но мне интересно, как бы экономист из Колумбии Ричард Кларида охарактеризовал политические тенденции последних 20 лет, если бы эти эпидемиологи из Колумбии с ним пообщались. Кларида был помощником министра финансов по экономической политике при Джордже Буше-младшем, и с точки зрения крупных политических сражений в середине правления Буша (война в Ираке, гей-браки, приватизация социального обеспечения) либералы полностью его обходили. Падение поддержки политики свободной торговли в стиле Буша было настолько всеобъемлющим, что почти никто не помнит, что консерваторы придерживались такой точки зрения.
Так действительно ли в обществе доминируют консервативные взгляды?
Очень трудно однозначно доказать, что та или иная сторона «выигрывает» в американской политике. Ответ зависит от того, как вы оцениваете различные темы, и люди часто меняют свои взгляды по поводу важности различных вопросов в зависимости от контекста. Я думаю, что с точки зрения психического здоровья самым актуальным является то, что, как и большинство вещей в жизни, политика — это сложная картина, которую можно рассматривать с разных точек зрения.
Каталог невзгод, предложенный в статье, выглядит скорее не как обычное объяснение того, почему подростки-прогрессисты больше подвержены депрессии, а как рассказ депрессивного либерала об американской политике последних лет. Заметьте, например, негативную трактовку того факта, что прогрессисты используют свои полномочия по формированию повестки, чтобы сделать структурный расизм, повсеместный сексизм и социально-экономическое неравенство неизбежными характеристиками политического дискурса. На деле же так, скорее, выглядит путь к победе: прогрессивные активисты и интеллектуалы заставили людей обращать внимание на то, что они считают важнейшими проблемами.
Мысленная трактовка противоречивых событий с негативной точки зрения как раз и является депрессией. И хотя вывод о том, что к этому непропорционально склонны либералы, интересен и важен, праздновать это или говорить им, что они правы, не стоит.
Хватит поощрять катастрофизацию
В некоторые периоды своей жизни я серьёзно страдал от депрессии. Я принимал антидепрессанты, пробовал транскраниальную магнитную стимуляцию, ходил к психотерапевтам. Я также отдельно проходил терапию по управлению гневом. Но последние несколько лет я чувствую себя хорошо, и в этом дискурсе меня поражает одна вещь: то, насколько сильно политизированные методы лечения депрессии расходятся с практиками, которым пытаются научить на психотерапии.
Например, важно научиться воспринимать свою эмоциональную реакцию как что-то, находящееся под вашим контролем. Вместо того, чтобы говорить «этот человек разгневал меня, потому что сделал Х», говорите «этот человек сделал Х, и я отреагировал на это гневом».
И затем вы задаётесь вопросом: помог ли как-то гнев? Он решил проблему? Сделала ли вас счастливее получившаяся ситуация? Смысл не в том, что никто не должен испытывать гнев или что гнев никогда не является адекватной реакцией на ситуацию. Но некоторые из нас привыкли испытывать гнев так, что он ухудшает нашу жизнь, и мы должны стараться этого не делать.
Как пишет Скотт Александр, депрессия может быть особенно трудной проблемой, потому что природа депрессии заключается в том, что вы становитесь чрезмерно пессимистичными в отношении возможности изменить положение дел:
Но, поработав со многими пациентами в подобных ситуациях, я скажу следующее: обычно они удивляются тому, как сильно их депрессия отступает, когда они выходят из своей ситуации. И, что более важно, обычно они переоценивают то, насколько сложно из неё выйти. Помните, депрессивные люди пессимистичны, так что человек, находящийся в депрессии из-за своей ужасной работы, естественно, будет думать, что никогда не сможет найти другую работу или что все работы будут такими же плохими. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не позволяйте предубеждениям своей депрессии удерживать вас в депрессивной ситуации.
Жизнь сложна, и это трудно сделать. Но для очень широкого спектра проблем помочь людям выбраться из ловушки можно, если научить их не катастрофизировать ситуацию. Парализованные тревожностью и депрессией или впадающие в гнев люди обычно не полностью оторваны от реальности. Они переживают, грустят или злятся из-за реальных вещей. Но вместо того, чтобы изменить то, что они могут изменить, и найти мудрость, чтобы принять то, чего они изменить не могут, они занимаются непродуктивными размышлениями, пока их мучают проблемы.
Пару недель назад Джилл Филипович написала хороший текст о студентах Макалестерского колледжа, пытающихся отменить выставку ирано-американской художницы Тарават Талепасанд. Этот инцидент — типичный пример того, как обращение к левым концепциям социальной справедливости приводит к поддержке правых религиозных настроений, разделяемых религиозными меньшинствами, и в итоге конфликтует с западным феминизмом. Ещё 20 лет назад я послушал лекцию покойной Сьюзан Моллер Окин о её книге «Вредит ли мультикультурализм женщинам?», и Филипович, по сути, пишет о новой версии того, о чём Окин беспокоилась в 90-х годах.
Но Филипович развивает дальше эту мысль, которая, как мне кажется, в 90-х ещё находилась в зародыше. Она заключается в том, что прогрессивные институциональные лидеры специально научили молодых прогрессистов тому, что катастрофизация — это хороший способ получить желаемое:
Я всё сильнее убеждаюсь, что обвинения в «глубокой проблематичности» или даже насильственности определённых слов имеют крайне негативные долгосрочные последствия, в особенности для молодых людей. Почти всё, что исследователи знают о стрессоустойчивости и психическом благополучии, предполагает, что люди, считающие себя главными архитекторами собственной жизни, находятся в гораздо лучшем положении, чем люди, чья позиция по умолчанию — это виктимизация, обида и чувство, что их жизнь просто с ними происходит, а они никак не могут контролировать свою реакцию на неё. Это не значит, что испытывающие виктимизацию или травму люди должны просто справиться с этим или что любой человек может самостоятельно почувствовать себя лучше. Однако в некоторых обстоятельствах обработка чувства дискомфорта или даже оскорблённости при помощи языка глубокой эмоциональной, духовной или даже физической раны может ухудшить ваше положение. Использование языка «вреда» создаёт и усиливает чувство вреда, и хотя использование такого языка и может наделить человека некой краткосрочной силой в прогрессивных пространствах, для долгосрочной возможности большинства людей регулировать свои эмоции, справляться с неизбежными невзгодами и ориентироваться в сложном мире это довольно плохо.
Я снова об этом задумался, когда прочитал репортаж Wall Street Journal о системе сообщений о причинении вреда лицам защищённой идентичности в Стэнфорде. Множество споров на кампусе связаны со свободой слова и проблемой обработки обращений, присущей любой системе анонимных жалоб. Но, по мнению Филипович, в этой концептуализации «вреда» кроется более серьёзная дисфункция.
С одной стороны, если какое-то высказывание субъективно кого-то огорчает, это не значит, что его вредно слышать. Я говорю это как человек, которому ежедневно целыми днями присылают всякие гадости: больше всего я страдаю от объективной критики. От хейтеров, антисемитов и идиотов относительно легко отмахнуться; болезненной является верная критика. Как говорится, правда ранит.
Это не означает, что никому нельзя меня критиковать. Но обратная сторона заключается в том, что возражение против ксенофобских или неуместных высказываний не должно требовать обращения к концепции субъективного вреда. Женщины имеют право не подвергаться мелким домогательствам, наносит они им «вред» или нет; можно одновременно быть достаточно стрессоустойчивым, чтобы продолжать жить дальше, и делать заявления о том, какого отношения к себе вы заслуживаете. Недавно я был на шоу Криса Рока, где он много раз очень импозантно и не совсем прилично шутил на темы расы и гендера, и для такого юмора в обществе есть определённая роль.
Но у студента, чей профессор вдруг начал шутить шутки Криса Рока, будут законные основания для жалобы и, что более важно, я считаю, что такая жалоба не должна основываться на некой крайне уязвимой позиции причинения вреда. Существуют вопиющие злоупотребления такими системами сообщений в университетах, в особенности в том, что касается анонимности, но в них есть и нечто гораздо более фундаментально ошибочное.
Неправильно предполагать, что кто-то должен занимать недостойное положение пострадавшего, чтобы постоять за себя. И неправильно учить людей тому, что правильной реакцией на чьё-то реальное или вымышленное плохое поведение должно быть размышление об этом и максимизация собственной боли. Однако, хотя я и считаю, что это общепризнанно плохой способ жить свою жизнь, наши образовательные учреждения всё чаще создают среду, в которой студентов стимулируют культивировать собственную хрупкость.
Эффективные общественные движения не культивируют депрессию
Признаюсь, это довольно спекулятивное утверждение, но я считаю, что оно верно: политический перекос в сторону увеличения депрессии отражает не какой-то объективный факт направления, в котором движутся политические изменения, а, скорее, тот факт, что управляющие прогрессивными институтами люди культивировали этот депрессивный менталитет.
И не только в вопросах межличностных отношений. Кажется, что единственный способ показать, что вы действительно возмущены неправомерными действиями полиции, — это объявить полицейскую реформу безнадёжным провалом. А показать свою истинную преданность отходу от угольной энергетики — это игнорировать хорошие новости об изменении климата. И, кажется, почти никто не хочет говорить о том, как налогообложение и политика расходов в эпоху Обамы, а также сильный рынок труда при Байдене частично обратили вспять рост неравенства, по большей части оставшийся в 80-х и 90-х годах.
В этом всём меня поражает то, что если взглянуть на людей, возглавлявших эффективные движения за социальные изменения, мы увидим, что они никогда не пытались культивировать такой пессимистичный образ мыслей.
Будь то «Да, мы можем!», «В объединении — сила», «Объединённый народ никогда не будет побеждён» или любой другой слоган — они всегда несут преувеличенное чувство оптимизма, как это делают хорошие тренеры. Хорошие преподаватели математики и хорошие личные тренеры одинаковы: они выражают уверенность в том, что вы способны на большее, чтобы попытаться мотивировать вас справляться так хорошо, как вы на самом деле можете. Мартин Лютер Кинг сказал: «Возможно, я не попаду туда с вами, но я хочу, чтобы вы знали, что мы как народ достигнем Земли Обетованной. Так что сегодня я счастлив. Я ни о чём не переживаю. Я никого не боюсь. Глаза мои видели величие Господа». И в этой последней строчке он цитирует вдохновляющую песню, написанную столетием ранее, чтобы побудить солдат на борьбу за свободу с уверенностью, что на их стороне сам Бог.
Конечно, эти провозглашения уверенности можно обоснованно критиковать, потому что они выходят за оправданные доказательствами рамки. Но меня просто выводит из себя идея о том, что чрезмерный пессимизм — это хорошая политика. Если люди на вашей стороне постоянно впадают в депрессию, вам стоит попытаться заставить их так не делать. Доброе отношение к ним сделает их счастливее, и их жизни — лучше, а также действительно будет полезнее для дела. Если говорить людям, что их депрессивные чувства означают их повышенную чувственность или преданность справедливости, — вы только усугубите ситуацию.
