Как университеты превратились в инкубаторы конформизма

Меня отстранили от учёбы в Школе права Университета Джорджтауна, заставили пройти психиатрическое обследование, потребовали отказаться от права на медицинскую конфиденциальность и угрожали, что пожалуются на меня в адвокатскую коллегию штата — и всё из-за того, что я сомневался в коронавирусных ограничениях

Перед тем как поступить в Школу права Университета Джорджтауна в августе 2019 года, я посмотрел фильм 1973 года о первокурснике Гарвардской школы права и его опыте с требовательным профессором Чарльзом Кингсфилдом под названием «Бумажная погоня».

В фильме присутствуют все стандартные темы школы права: обучение студентов тому, как думать, оспаривание аргументов, выделение последовательностей фактов для поддержки прецедента. Требования Кингсфилда отражают всю сложность обучения в школе права, и самый важный навык здесь — это чёткая, логичная коммуникация. «Никто не мешает вам высказываться», — ругает он одного из студентов.

Два года спустя я понял, что Школа права Университета Джорджтауна перевернула этот сценарий. Здесь уволили профессора за комментарий о разных учебных достижениях расовых групп, опорочили преподавателей за отклонение от группового мышления университета и угрожали уничтожением инакомыслящим. Студенты выгоняли чиновников из кампуса и требовали ввести цензуру в отношении штатного профессора за её работу по защите прав женщин в мусульманских странах.

Не зная о смене парадигмы, я посчитал уместным задать некоторые вопросы о коронавирусной политике Университета Джорджтауна.

В августе 2021 года Школа права Джорджтауна вернулась к очному обучению после 17 месяцев онлайн образования. Она объявила о нескольких новых правилах для этого года: была введена обязательная вакцинация (позже к ней добавили и обязательные уколы бустерами), студенты должны были носить маски на территории кампуса, а в аудиториях запретили пить воду.

Декан Билл Тренор запустил новую анонимную горячую линию под названием «Соблюдение закона», которую можно было использовать для доносов на инакомыслящих, посмевших утолить жажду или освободить свои вакцинированные ноздри.

Однако к преподавателям эти требования почему-то не применялись, хотя школа так и не объяснила, какие факторы придают повышенную силу их иммунитету.

Вскоре после этого я получил уведомление от «Соблюдения закона» о том, что меня «идентифицировали как не соблюдающего правила» за то, что я «спустил маску ниже носа». Я встретился с деканом по делам студентов Митчем Байлином, чтобы обсудить мою «непокорность», и попытался выказать свою обеспокоенность иррациональностью политики школы.

У него не было ответов на мои, казалось бы, простые вопросы, но он заявил, что «понимает мою удручённость». Затем он призвал меня «принять участие в обсуждении», сказав, что в следующую среду состоится встреча студенческой коллегии адвокатов.

Я с любопытством пришёл на эту встречу. Я не собирался стучать кулаками и устраивать скандалы; я просто хотел узнать их аргументацию, «рациональное объяснение», которое так часто обсуждают школы права, стоящее за политикой нашей школы. Я задал четыре простых вопроса:

1. Какова цель коронавирусной политики школы? (Нулевой ковид? Выход на «плато»?)

2. Каков ограничивающий принцип этой цели? (Каковы негативные эффекты?)

3. Какие показатели должны быть достигнуты сообществом, чтобы школа отменила обязательное ношение масок?

4. Как вы можете объяснить противоречия в своей политике? Например, как вирус может быть настолько опасен, что нельзя сделать глоток воды, но достаточно безопасен, чтобы мы посещали занятия очно? Почему требование по ношению масок не распространяется на преподавательский состав?

Я боялся, что существуют какие-то очень простые ответы на мои вопросы, которые я мог упустить: ведь эти администраторы зарабатывали сотни тысяч долларов в год, и они уж точно должны были иметь какое-то обоснование своих суровых мер. Ведь правда? Противоречия казались мне очевидными. Данные выглядели ясно, но, может быть, тут было какое-то объяснение.

Я коротко выступил без маски, стоя в 15 футах от ближайшего ко мне человека. Я ждал ответа на свои вопросы, но понял, что смысл был не в фактах и данных, предпосылках и выводах. Он был во власти и репутации.

Произвольный. Иррациональный. Прихотливый. Студенты с первых дней обучения в школе права учатся использовать эти слова, чтобы оспаривать неблагоприятные законы и политику. Я думал, что делаю то же самое и что школа с радостью примет спокойного, хоть и непокорного, задающего вопросы студента вместо возмущённой толпы.

Но моё предположение исходило из неправильной предпосылки. Никого не волновали мои заявления по поводу рациональности — их волновало то, что я говорил реплики из «неправильного сценария». Хуже того, отсутствие маски было более предосудительной неисправностью гардероба, чем порвавшийся корсет Джанет Джексон на Суперкубке в 2004-м.

Никого не волновало также и общественное здравоохранение. По состоянию на 19 сентября 2021 года (когда я выступил со своей речью) в Школе права Джорджтауна за неделю было сделано 1 002 теста на коронавирус. Два из них оказались положительными. Уровень положительных результатов составил менее 0,2%. Студенты были в основном моложе 30, и все они сделали обязательную прививку от коронавируса по требованию школы. Фентанил, аварии на дорогах и случайные акты насилия со стороны бездомных были, если обратиться к сухим цифрам статистики, гораздо более опасны для студентов школы права, но мы не ввели никаких особых мер для борьбы с этими угрозами.

Однако суровые меры, вроде запрета на питьё воды, были введены для борьбы с коронавирусом — в, напоминаю, полностью вакцинированном кампусе. Заставлять здоровую молодёжь ставить уколы, которые они не хотят ставить, — это уже и без того достаточно навязчиво. Если школа была готова вводить эти меры для борьбы с вирусом, почему она должна на этом остановиться? И чего нам, в таком случае, ещё ожидать?

Но ни один из этих вопросов, похоже, не достиг своей аудитории. Ни одна из моих попыток пошутить не пробилась через четвёртую стену. Я просто был новым персонажем: отрицающим коронавирус, выступающим против масок и науки, нежелательным, неприятным, непрошенным антагонистом.

Моё выступление закончилось разочаровывающей тишиной. Я спросил у толпы, что я упускаю, но не получил ответа. Не было ответов и на мои вопросы или признаний абсурдных противоречий коронавирусной политики школы.

Я поблагодарил присутствующих за уделённое мне время и вышел из небольшой аудитории. Я решил, что, возможно, получу электронное письмо по поводу речи, может быть, что-то от администрации, но, кажется, всё уже было решено.

Моё спокойствие пошатнулось два дня спустя, когда декан по вопросам студентов Митч Байлин сообщил мне, что я бессрочно отстранён от кампуса.

Он сказал, что мне необходимо пройти психиатрическое обследование и «добровольно» отказаться от права на медицинскую конфиденциальность и что школа может обсудить эти инциденты с адвокатской коллегией штата, если я всё ещё надеюсь когда-либо заниматься юридической практикой.

Он также добавил, что мне необходимо посещать слушания и предоставить письменные заявления о том, почему я задал свои вопросы, чтобы «обеспечить разрешение вернуться в кампус». Кроме того, по его словам, мне необходимо предоставить «заявление с объяснением того, почему я больше не представляю опасность для общества, нарушая политику университета или другим способом создавая риски нарушения порядка и угрозы общественному здравоохранению».

«Нарушением», по всей видимости, посчитали то, что я стал задавать вопросы, — что по случайности является основой правовой школы. Холодные вызовы (метод обучения, при котором преподаватель случайно выбирает студентов для ответа на вопросы) и сократовский метод — характерные черты юридического образования. Я учился в школе для профессиональных скептиков, но был изгнан за то, что задавал вопросы.

Причина всего этого безумия была проста. Как я пишу в своей работе «Кричать „коронавирус“ в переполненном театре», цензоры смешивают инакомыслие с опасностью для общества, чтобы поддерживать контроль за словами и очернять инакомыслящих.

Голливуд для некрасивых людей

Пока я ждал новостей по поводу своей дальнейшей судьбы в школе, я вспомнил «Бумажную погоню».

«Никто не мешает вам высказываться».

Я столкнулся не просто с другой последовательностью фактов, а с зеркальным отражением фильма. Джорджтаун обладал худшими качествами Голливуда. Всё было искусственным. Актёры были самодовольны. Люди льстили власть имущим, чтобы продвигаться по своим заурядным карьерным лестницам. Наименее впечатляющие люди были одержимы собой, стоящие во главе — бесхребетны, а актёры — бесталанны. Все работали в одной сфере, никто не был родом из этого города, а некогда красивые парки были полны наркоманов.

Но Джорджтаун был гораздо хуже своего города-побратима на западном побережье. Здесь вместо золотистых загаров лица светились от многих часов листания Twitter и Politico. Внешностью было сложно удивить, ведь главным афродизиаком городка была приближенность к власти. Вместо Масл-бич и бунгало в Санта-Монике, молодёжь обсуждала малозначимые законы в барах, где Тедди Кеннеди когда-то лапал официанток.

Персонажи придерживались сценария, закрывали глаза, когда им было удобно, и ценили власть принципа. Внезапно стала очевидной старая пословица: Вашингтон — это просто Голливуд для некрасивых людей.

Это был не тот город, который я ожидал увидеть по прибытии. Новый правящий класс заменил некогда незыблемые образовательные принципы идеологией, основанной на власти и репутации. Это породило культуру, которая поощряет искажение информации и пренебрегает честностью. Коронавирус предоставил всем этим людям удобный предлог для введения новой системы, требующей подчинения и подавляющей инакомыслие.

Байлин понимал эту систему. Для него модные в обществе тезисы были гораздо важнее таких принципов, как свобода самовыражения. Так, например, в ходе другого инцидента студентка обратилась к нему с вопросом о предоставлении «безопасных пространств» в ответ на критику в сторону Байдена со стороны Ильи Шапиро; Байлин пообещал ей, что найдёт для неё «место, где можно поплакать в кампусе», если это необходимо.

Он заявил, что моё отстранение во многом было произведено для обеспечения «благополучия студентов и сообщества».

Моему персонажу не было места в этом сценарии. Он нарушал сюжетную линию: лидерами были эксперты, а студенты должны были подчиняться их природной добродетели. Сомнения в неэффективной политике ношения масок не входили в сценарий вашингтонского Голливуда; Джорджтаун считал это занятием для деревенщин и избирателей Трампа в глубинных штатах и Флориде.

Невозможно было оспаривать вопиющую иррациональность, лежащую в основе институциональной дисциплины Байлина. Подчинение одерживало победу над логикой, иерархия — над рациональностью, институциональная власть — над индивидуальными исследованиями.

Так что на следующей неделе я зашёл в Zoom, чтобы посетить свои принудительные административные слушания, сессии у мозгоправа и встречи с Байлином.

Байлин от души наслаждался институциональным доминированием и подчинением окружающих.

Я скажу тебе, когда заходить. Я расскажу тебе, с кем будет встреча, — сказал мне Байлин, — Хочу выразиться предельно ясно. Это уже не переговоры. Я даю тебе инструкции к тем минимальным шагам, которые ты можешь предпринять, чтобы вернуться в кампус.

Когда я попросил ответить на мои простые вопросы, он огрызнулся:

Наша работа состоит не в том, чтобы убеждать тебя в правильности и разумности нашей политики.

Затем он призвал меня «выбраться из эхо-комнаты».

Сам того не подозревая, он многое дал мне понять. Я наивно полагался на принципы Просвещения в своей аргументации, но на деле это было простой борьбой за власть.

Так что я позвонил своим профессорам и сказал, что не могу посещать занятия, потому что школа запретила мне появляться в кампусе. Я начал получать звонки от адвокатов по гражданским правам и обсуждать эту историю со знакомыми журналистами.

Реакция была единодушной на всём политическом спектре: Джорджтаун перегнул палку. Я последовал совету Байлина, и консультации с людьми «за пределами своей эхо-комнаты» окончательно сформировали сценарий, в котором он уже не был главным положительным героем.

Произошёл внезапный сюжетный поворот: я мог последовательно рассказать свою историю о том, как я подверг сомнению иррациональную политику кампуса и был отправлен за это к мозгоправу. Дело было не во мне. Я был никем — лишь массовкой. Но у Джорджтауна был бренд, который продюсеры должны были поддерживать.

Я сообщил Митчу Байлину, что журналисты, юристы и телевизионные программы заинтересованы в том, чтобы поговорить со мной. Позже тем вечером Fox News рассказали об этой истории, не упоминая моё имя.

Четырнадцать часов спустя декан Байлин заявил, что моё отстранение отменено.

Я не знаю, повлияло ли освещение в медиа на этот процесс. Позже я узнал, что группа выпускников услышала эту историю и связалась со школой, чтобы выразить своё недовольство. Возможно, без этого давления проблема сошла бы на нет, но я не собирался вновь предоставлять Джорджтауну кредит доверия.

Эта история стала прекрасным примером того, на что правящий класс толкала коронавирусная истерия.

8 марта 2022 года, спустя два года после того, как школа закрылась на 17-месячные коронавирусные каникулы, она объявила, что отменяет обязательное ношение масок. На той неделе 4 из 407 тестов на коронавирус, проведённых в лабораторном центре, были положительными — уровень положительных результатов 0,98%. Это почти в пять раз больше, чем было тогда, когда я выступил со своей речью. К слову, госпитализаций с коронавирусом в Вашингтоне тогда также было больше, чем когда я выступал перед толпой вакцинированной молодёжи в сентябре.

Данные не изменились в лучшую сторону, так что же привело к такой смене политики?

За неделю до этого 38 миллионов зрителей слушали обращение президента к нации. У него был поразительный сюжет: наука идеально совпала с выступлением. Штаты отменили обязательное ношение масок в тот же день, когда Байден обратился к нации, а Капитолий разрешил посетителям снимать маски лишь за день до обращения.

В прошлом году мы пережили несколько смен костюмов. Маски превратились в значки «Я <3 аборты» и украшения в цветах украинского флага.

Через две недели после обращения президента к нации на «Оскаре» город-побратим Вашингтона начал придерживаться нового сценария. Маски исчезли, но знаменитости облачились в свои любимые сине-жёлтые наряды.

Всё дело в том, что Путин — куда более очевидный антагонист для нашего президента, и атаковать его намного проще, чем миллионы американцев, решивших не делать прививку от коронавируса. Поэтому мы решили уничтожить доступ европейских союзников к природному газу вместо того, чтобы лишить невакцинированных людей медицинских услуг.

Эти сценарии были важны для власть имущих, и они были готовы даже уничтожать людей, лишь бы продолжать съёмки.

Это зеркальное отражение моих ожиданий от «Бумажной погони»: «Никто не мешает вам высказываться» превратилось в требование льстивого подчинения. Индивидуальное самовыражение сменилось политикой личного разрушения.

Моя драма кончилась в конце отстранения. Я получал неодобрительные взгляды и шепотки со стороны сверстников, посетивших те встречи, но линия моего персонажа была завершена. К этому нельзя было относиться серьёзно: это был просто Голливуд с не слишком гламурным актёрским составом. Так что когда непривлекательная женщина с лишним весом и стикером «будущее за женщинами» зло на меня глянула, у меня не было права расстраиваться. Она просто играла свою роль. Всё это — не более чем сериал «Школа права» от Netflix, спонсируемого нашими друзьями в Pfizer.

Маски, люди, сценарий — всё это было съёмками. Митч Байлин был не преподавателем, он был низкоуровневым менеджером съёмочной площадки, заботящимся о власти, а не об исследованиях.

Ну а школа права Университета Джорджтауна продолжает работать инкубатором невыразительного правящего класса, обучая студентов кивать в такт сценарию. Как говорится, «шоу должно продолжаться».