Это эссе основано на работе, представленной в апреле 1979 года на национальной встрече Филадельфийского общества в Чикаго. Тема встречи была обозначена как «Консерватизм и либертарианство».
Либертарианство — самое быстрорастущее политическое течение в современной Америке. Прежде чем судить и оценивать его, необходимо выяснить, что именно представляет собой эта доктрина, и в особенности — чем она не является. Особенно важно прояснить несколько ошибочных представлений о либертарианстве, которых придерживается большинство людей, в особенности консерваторы. В этом эссе я перечислю и критически проанализирую самые распространённые мифы об этом течении. Когда они будут развеяны, люди смогут обсуждать либертарианство без вопиющих мифов и ошибочных представлений, а также относиться к нему в соответствии с его достоинствами и недостатками.
Миф № 1. Либертарианцы считают, что каждый человек — это изолированный, герметично отделённый от других атом, действующий в вакууме и не влияющий на другие атомы.
Это распространённое, но крайне странное обвинение. Всю жизнь читая либертарианскую и классическую либеральную литературу, я ни разу не сталкивался ни с одним теоретиком или писателем, который придерживался бы подобной позиции.
Единственное возможное исключение — это фанатичный Макс Штирнер, немецкий индивидуалист середины XIX века, который, тем не менее, имел минимальное влияние на либертарианство, как в своё время, так и после него. Более того, философия Штирнера о том, что «сила создаёт право», и его отрицание всех моральных принципов, включая индивидуальные права, как «призраков в голове», едва ли делает его либертарианцем в каком-либо смысле. Кроме Штирнера, однако, нет ни одного человека или мнения, хотя бы отдалённо попадающего под это распространённое обвинение.
Если быть точным, либертарианцы — это методологические и политические индивидуалисты. Они считают, что только индивидуумы думают, оценивают, действуют и выбирают. Они считают, что каждый индивид имеет право на своё тело, свободное от принудительного вмешательства. Но ни один индивидуалист не отрицает, что люди постоянно влияют друг на друга в своих целях, ценностях, стремлениях и занятиях.
Как отмечал в своей знаменитой статье «Непоследовательность эффекта зависимости» Фридрих Хайек, нападки Джона Кеннета Гэлбрейта на экономику свободного рынка в бестселлере «Общество изобилия» опиралось на одно очень сомнительное утверждение, а именно: «экономика предполагает, что каждый индивид приходит к своей шкале ценностей самостоятельно, не подвергаясь чужому влиянию». В действительности же, отвечал ему Хайек, всё ровно наоборот, ведь все знают, что большинство людей не создают собственные ценности, а принимают их под влиянием других людей.
Ни один индивидуалист или либертарианец не отрицает, что люди постоянно влияют друг на друга, и в этом неизбежном процессе уж точно нет ничего плохого. Либертарианцы выступают не против добровольного убеждения, а против принудительного навязывания ценностей с использованием силы или государственной власти. Либертарианцы никаким образом не выступают против добровольного сотрудничества и взаимодействия между индивидами: только против принудительного псевдо-«сотрудничества», навязываемого государством.
Миф № 2. Либертарианцы — это либертины: гедонисты, которые стремятся к «альтернативным образам жизни».
Этот миф в последнее время продвигает Ирвинг Кристол, определяющий либертарианскую этику как «гедонизм» и утверждающий, что либертарианцы «поклоняются каталогу Sears Roebuck (американская сеть розничной торговли) и всем „альтернативным образам жизни“, которые капиталистическое изобилие позволяет индивидууму выбрать».
На самом деле либертарианство не является и не притворяется завершённой моральной или эстетической теорией; это лишь политическая теория, то есть важное подмножество моральной теории, имеющее дело с ролью насилия в социальной жизни.
Политическая теория имеет дело с тем, что подобает и не подобает делать государству, и государство отделено от любой другой группы общества как институт организованного насилия. Либертарианство считает, что единственная надлежащая роль насилия состоит в защите человека и собственности от насилия, что любое использование насилия, выходящее за пределы такой защиты, по сути своей агрессивно, несправедливо и преступно.
Таким образом, либертарианство — это теория, постулирующая, что каждый должен быть свободен от насильственного посягательства и волен делать то, что ему угодно, за исключением посягательства на человека или его собственность. То, что человек делает со своей жизнью, — важный вопрос, который, однако, просто не имеет никакого отношения к либертарианству.
Поэтому неудивительно, что некоторые либертарианцы действительно являются гедонистами и сторонниками альтернативных образов жизни, а некоторые — твёрдыми приверженцами «буржуазной» традиционной или религиозной морали. Бывают либертарианцы-либертины и либертарианцы, твёрдо придерживающиеся дисциплин естественного или религиозного права. Бывают и либертарианцы, не имеющие никакой моральной теории кроме обязательного ненарушения прав. Так происходит, потому что у либертарианства нет никакой общей или личной моральной теории.
Либертарианство не предлагает образ жизни; оно предлагает свободу принимать свои собственные ценности и моральные принципы и действовать в соответствии с ними. Либертарианцы согласны с лордом Актоном в том, что «свобода — это высшая политическая цель», но не обязательно высшая цель на личной шкале ценностей каждого человека.
Однако не вызывает сомнений тот факт, что часть либертарианцев, придерживающихся экономики свободного рынка, обычно рада тому, что свободный рынок приводит к более широкому выбору для потребителей и, тем самым, повышает их уровень жизни. Несомненно, идея того, что процветание лучше пронзительной нищеты, — это моральное предположение, уходящее в сферу общей моральной теории, но это всё ещё не то предположение, за которое мне хотелось бы извиниться.
Миф № 3. Либертарианцы не верят в моральные принципы; они ограничиваются анализом издержек и выгод, исходя из предположения, что человек всегда рационален.
Этот миф, конечно же, связан с прошлым обвинением в гедонизме и на него частично можно ответить похожим образом. Действительно, существуют либертарианцы, особенно экономисты Чикагской школы, которые отказываются считать, что свобода и индивидуальные права — это моральные принципы, и вместо этого пытаются прийти к общественной политике путём взвешивания предположительных социальных издержек и выгод.
Но, во-первых, большинство либертарианцев — «субъективисты» в экономике, то есть считают, что полезность и издержки разных индивидов невозможно сложить или измерить. Таким образом, сама концепция социальных издержек и выгод нелегитимна. Но, что более важно, большинство либертарианцев опираются на моральные принципы, на веру в естественные права индивида на самого себя и свою собственность. Таким образом, они верят в полную аморальность агрессивного насилия или покушения на эти права вне зависимости от того, какой человек или группа людей совершает это насилие.
Далёкие о того, что можно назвать «аморальностью», либертарианцы просто применяют всеобщую человеческую этику к государству точно так же, как почти каждый человек применяет её к другим людям и общественным институтам. В частности, как я уже отмечал ранее, либертарианство как политическая философия, рассматривающая надлежащую роль насилия, берёт всеобщую этику о насилии, которой придерживается большинство людей, и бесстрашно применяет её по отношению к государству.
Либертарианцы не делают исключений из этого золотого правила и не предоставляют государству никаких моральных лазеек и двойных стандартов. То есть либертарианцы считают, что убийство есть убийство, и его совершение государством по государственным причинам не делает его священным. Мы считаем, что кража есть кража и её не делает легальной то, что организованная группа воров называет её «налогообложением». Мы считаем, что рабство есть рабство, даже если институт, его организовавший, называет его «призывной армией». Короче говоря, ключевым в либертарианской теории является то, что она не делает для государства исключений из своей всеобщей этики.
Таким образом, вовсе не будучи безразличными или враждебными к моральным принципам, либертарианцы реализуют их, оставаясь единственной группой, готовой распространить эти принципы на само государство.
Либертарианцы действительно позволяют каждому человеку выбирать свои ценности и действовать в соответствии с ними, т.е. предоставляют каждому человеку право вести себя морально или аморально по своему усмотрению. Либертарианство выступает категорически против навязывания каких-либо моральных принципов людям или группе людей с использованием насилия, кроме, конечно, самого морального запрета на агрессивное насилие. Но важно понимать, что никакое действие не будет считаться добродетельным, если только оно не совершается свободно с добровольного согласия человека.
Как отметил Франк Мейер:
Людей нельзя принуждать к свободе, как нельзя принуждать их и к добродетели. В определённой степени их действительно можно заставить вести себя так, будто они добродетельны. Но добродетель — это плод правильно использованной свободы. И ни одно действие в той степени, в которой оно является принудительным, не может иметь отношения ни к добродетели, ни к пороку.
Если человека с помощью насилия или угроз насилием принуждают выполнить некоторое действие, это перестаёт быть его моральным выбором. Нравственность действия может определяться только его полной свободой; действие вряд ли можно назвать моральным, если его заставляют выполнять под дулом пистолета.
Поэтому нельзя сказать, что принуждение к моральным действиям и криминализация аморальных действий приводит к распространению морали и добродетели. Напротив, принуждение ведёт к атрофированию морали, поскольку отбирает у индивида свободу быть моральным или аморальным, принудительно лишая людей возможности морально себя вести. Парадоксально, но принудительная мораль отнимает у нас саму возможность быть моральными.
И особенно абсурдно передавать охрану морали в руки государственного аппарата, то есть не чему иному как организации полицейских, тюремщиков и военных. Передавать государству главенство над моральными принципами равносильно образному назначению лисы во главе курятника.
Что бы мы о них не говорили, исполнители организованного насилия в обществе никогда не отличались нравственностью или точностью в отстаивании моральных принципов.
Миф № 4. Либертарианство атеистично и материалистично и отрицает духовные стороны жизни.
Между либертарианством и религиозными взглядами нет никакой обязательной связи. Действительно, многие, если не большинство либертарианцев сейчас являются атеистами, но это связано с тем, что большая часть интеллектуалов большинства политических убеждений также является атеистами.
Существует множество либертарианцев, являющихся теистами, иудеями или христианами. Среди предшественников современного либертарианства, классических либералов, было множество христиан: от Джона Лилберна, Роджера Уильямса, Энн Хатчинсон и Джона Локка в XVII веке до Кобдена и Брайта, Фредерика Бастиа и французских либералов, придерживающихся политики laissez-faire, а также великого лорда Актона.
Либертарианцы считают, что свобода — это естественное право, заложенное в естественном законе о том, как положено вести себя человечеству в соответствии с его природой. Откуда берётся этот набор естественных законов, будь то полностью природное происхождение или происхождение при помощи создателя, — это важный онтологический вопрос, который при этом не имеет отношения к социальной или политической философии.
Как утверждает преподобный Томас Дэвитт:
Если слово «естественный» хоть что-то и означает, то оно относится к естеству человека, а когда его используют со словом «право», оно должно относиться к порядку, проявляющемуся в склонностях человеческой природы, и ни к чему другому. Таким образом, в «естественном праве» Аквинского самом по себе нет ничего религиозного или теологического.
Или, как Пассерин д’Антрев пишет о нидерландском протестантском юристе XVII века Гуго де Гроте:
В определении естественного права де Грота нет ничего революционного. Утверждая, что естественное право — это свод правил, которые Человек способен открыть с помощью своего разума, он лишь повторяет схоластическое представление о рациональных основах этики. Действительно, его целью скорее является восстановление этого понятия, поколебленного крайним августинианством определённых протестантских направлений мысли. Заявляя, что эти правила действительны сами по себе, независимо от того, что их завещал Бог, он повторяет утверждение, уже сделанное некоторыми схоластами.
Либертарианство обвиняют в игнорировании духовной природы человека. Но к либертарианству можно с лёгкостью прийти с религиозной или христианской позиции: подчёркивая важность индивида, его свободы воли, естественных прав и частной собственности. Однако к этим же позициям можно прийти с помощью секулярного подхода естественного права, веря в то, что человек может прийти к рациональному пониманию естественного права.
Кроме того, с исторической точки зрения вовсе не очевидно, что религия является более прочной опорой для либертарианских выводов, чем секулярное естественное право. Как Карл Виттфогель напоминает в своём «Восточном деспотизме», объединение трона и алтаря веками использовалось для укрепления правления деспотизма в обществе.
Исторически объединение церкви и государства во многих случаях было взаимодополняющей коалицией для установления тирании. Государство использовало церковь для освящения и проповедования послушания своему якобы ниспосланному Богом правлению; а церковь использовала государство для получения доходов и привилегий.
Анабаптисты коллективизировали и тиранизировали Мюнстер во имя христианской религии.
И, ближе к нашему веку, христианский социализм и социальное евангелие сыграли большую роль в приближении к этатизму, а уж об апологетической роли православной церкви в Советской России и говорить не стоит. Некоторые католические епископы в Латинской Америке даже утверждают, что единственный путь в Царствие Небесное лежит через марксизм, и, если бы я хотел нахамить, я бы ответил, что преподобный Джим Джонс не только является ленинистом, но и объявлял себя реинкарнацией Иисуса.
Более того, сейчас, когда социализм потерпел поражение, как политически, так и экономически, социалисты вновь обратились к «морали» и «духовности» в качестве финального аргумента в свою пользу. Социалист Роберт Хайлбронер, утверждающий, что социализм должен быть принудительным и должен навязывать обществу «коллективную нравственность», говорил:
Буржуазная культура сфокусирована на материальных достижениях индивида. Социалистическая культура должна сфокусироваться на его или её моральных или духовных достижениях.
Интригует здесь то, что эту позицию Хайлбронера приветствовал консервативный религиозный публицист National Review Дейл Ври:
Хайлбронер... говорит то, что многие авторы NR твердят уже последнюю четверть века: невозможно одновременно иметь свободу и добродетель. Запоминайте, традиционалисты. Несмотря на его диссонирующую терминологию, Хейлбронер заинтересован в том же самом, в чём и вы, — в добродетели, — пишет он.
Ври также поддерживает убеждение Хайлбронера о том, что социалистическая культура должна «способствовать главенству коллективности» вместо «главенства индивида». Он цитирует Хайлбронера, противопоставляющего «моральные или духовные» достижения при социализме буржуазным «материалистическим» достижениям, и добавляет: «В этом утверждении есть что-то традиционалистское».
Далее Ври рукоплескает атаке Хайлбронера на капитализм, потому что у него «нет чувства „добра“» он разрешает «взрослым людям при их согласии» делать всё, что им заблагорассудится. В отличие от этой картины свободы и разрешённого разнообразия, Ври пишет, что «Хейлбронер заманчиво говорит, что раз социалистическое общество должно обладать чувством „добра“, разрешено будет не всё». Для Ври невозможно «иметь экономический коллективизм вместе с культурным индивидуализмом», так что он склоняется к новому «социал-традиционалистскому фузионизму» — к всеобъемлющему коллективизму.
Здесь можно отметить, что социализм становится особенно деспотичным, когда замещает «экономические» или «материальные» стимулы предположительно «моральными» или «духовными» и влияет на продвижение определённого «качества жизни» вместо экономического процветания.
Когда оплата труда зависит от продуктивности, это неизменно приводит к большему уровню свободы, а также более высокому уровню жизни. Ведь если полагаться только на альтруистическую преданность социалистической родине, эту преданность нужно регулярно подкреплять кнутом. Усиление акцента на индивидуальные материальные стимулы неизбежно означает усиление акцента на частную собственность и сохранение заработанного, а также приносит значительно больше личной свободы, о чём свидетельствует Югославия последних трёх десятилетий по сравнению с Советской Россией.
Самой ужасающей деспотией на Земле в последние годы была, вне всяких сомнений, Камбоджа Пола Пота, в которой «материализм» был уничтожен настолько, что режим избавился от денег. Без денег и частной собственности каждый человек полностью зависел от подачек нормированного пропитания от государства, а жизнь превратилась в кромешный ад. Поэтому нам стоит осторожнее насмехаться над «чисто материальными» целями или стимулами.
Обвинение в «материализме», направленное против свободного рынка, игнорирует тот факт, что каждое человеческое действие включает в себя трансформирование материальных объектов с использованием человеческой энергии в соответствии с идеями и целями акторов. Недопустимо отделять «ментальное» или «духовное» от «материального».
Все великие произведения искусства, великие эманации человеческого духа были вынуждены использовать материальные объекты: будь то холсты, кисти и краска, бумага и музыкальные инструменты или кирпичи и строительные материалы для церквей. Никакой настоящей пропасти между «духовным» и «материальным» не существует, поэтому любой деспотизм в отношении материального и его разрушение также разрушает и духовное.
Миф № 5. Либертарианцы — утописты, которые верят в то, что все люди хорошие и поэтому нет нужды в государственном контроле.
Консерваторы склонны утверждать, что раз человеческая натура частично либо полностью зла, обществу необходимо сильное государственное регулирование.
Это очень распространённое убеждение о либертарианцах, однако понять источник этого заблуждения сложно. Руссо, известный своей идеей о том, что человек сам по себе добр, но совращён своими же институтами, едва ли был либертарианцем. Кроме романтических работ нескольких анархо-коммунистов, которых я бы ни в коем случае не назвал либертарианцами, я не знаю либертарианских или классических либеральных авторов, придерживающихся таких взглядов.
Напротив, большинство либертарианских писателей считает, что человек — смесь добра и зла, и потому важно, чтобы социальные институты поощряли добро и препятствовали злу. Государство — единственный социальный институт, который способен получать свой доход и богатство с помощью принуждения; остальным приходится получать его либо путём продажи товара или услуги клиентам, либо получая добровольные пожертвования. И государство — единственный институт, который может использовать доход от организованного грабежа, чтобы претендовать на контроль и регулирование жизней людей и их собственности. Таким образом, государственный институт создаёт социально узаконенный путь, через который плохие люди получают возможность делать плохие вещи, организованно красть плоды чужого труда и распоряжаться диктаторской властью.
Поэтому этатизм поощряет плохие или, по крайней мере, преступные элементы человеческой природы. Как колко выразился Фрэнк Найт:
Вероятность того, что люди у власти окажутся индивидами, которым не нравится обладать властью и использовать её, находится на том же уровне, как и то, что невероятно добросердечный человек получит должность мастера избиений кнутом на плантации рабов.
Не создавая подобных узаконенных путей для кражи и тирании, свободное общество препятствует преступным наклонностям человеческой природы и поощряет мирные и добровольные. Свобода и свободный рынок препятствуют агрессии и принуждению и поощряют гармонию и взаимную выгоду добровольных межличностных обменов: экономических, социальных и культурных.
Поскольку система свободы поощряет добровольное и препятствует преступному, а также избавляется от единственного узаконенного канала преступности и агрессии, можно ожидать, что свободное общество действительно будет меньше страдать от насильственных преступлений и агрессии, чем сейчас, хотя оснований полагать, что они исчезнут совсем, сейчас нет. Это не утопизм, а разумное применение изменений в том, что считается законным, а также в структуре поощрений и наказаний общества.
К нашему тезису можно подойти с другой стороны. Если бы все люди были хорошими и не имели преступных наклонностей, тогда в государстве действительно не было бы необходимости, как соглашаются консерваторы. Но, с другой стороны, если бы все люди были плохими, тогда доводы в пользу государства были бы настолько же шаткими, ведь откуда может взяться предположение, что те люди, которые формируют правительство и имеют оружие и власть, необходимую для принуждения других, магическим образом будут освобождены от зла всех остальных людей за пределами государства?
Томас Пейн, классический либертарианец, которого часто считают наивно оптимистичным по отношению к человеческой природе, опроверг консервативный аргумент злой природы человека, требующей сильного государства:
Если вся человеческая природа порочна, нет необходимости усиливать эту порочность, устанавливая череду королей, которой придётся подчиняться, какой бы гнусной она не была.
Ни один человек со времён грехопадения не имел достаточно доверия для получения власти над всеми — добавил он.
Как однажды написал либертарианец Ф. А. Харпер:
Опираясь на идею о том, что политическое правление должно использоваться в меру зла в человеке, мы получим общество, в котором необходимо полное политическое правление над делами каждого... Один человек будет править всеми. Но кто станет диктатором? Как бы его ни выбирали и ни укрепляли на политическом троне, он точно будет абсолютно злым человеком, ведь все люди плохие. И в таком случае этим обществом будет управлять абсолютно злой диктатор, обладающий полной политической властью. И как, во имя логики, из этого получится что-то не абсолютно злое? Чем это может быть лучше отсутствия политического правления в обществе как такового?
И наконец, раз, как мы видели, на самом деле люди являются смесью добра и зла, режим свободы послужит поощрением добру и препятствием злу, по крайней мере в том смысле, что добровольное и взаимовыгодное — это добро, а преступное — зло. Таким образом, ни в одной теории природы человека, будь она добром, злом или их смесью, невозможно оправдать этатизм.
Опровергая утверждение о том, что он консерватор, классический либерал Ф. А. Хайек отмечал:
Главное достоинство индивидуализма, за которое выступал Адам Смит и его современники, состоит в том, что это система, в которой плохие люди причиняют наименьший вред. Это социальная система, функционирование которой не зависит от поиска хороших людей для её управления или от того, что люди станут лучше, чем они есть сейчас, но которая использует людей во всём их многообразии и сложности.
Важно отметить, что отличает либертарианцев от утопистов в пейоративном смысле этого слова. Либертарианство не планирует изменить человеческую природу. Одна из главных целей социализма, для которой на практике неминуемо потребуются тоталитарные методы, — это Новый социалистический человек, индивид, чьей главной целью будет добросовестный и альтруистический труд на благо коллектива.
Либертарианство — это политическая философия, при любой человеческой природе утверждающая, что свобода является единственной моральной и самой эффективной политической системой.
Очевидно, что либертарианство (как и любая другая общественная система) будет лучше работать при большем числе миролюбивых индивидов, и меньшем — преступных и агрессивных. И либертарианцы, как и многие другие люди, хотели бы достичь мира, где больше «хороших» индивидов и меньше преступников. Но доктрина либертарианства как такового не постулирует этого, она говорит, что какой бы ни была смесь человеческой природы в любой момент времени, свобода остаётся наилучшим вариантом.
Миф № 6. Либертарианцы считают, что каждый человек лучше других знает, что в его интересах.
Как и в прошлом обвинении в том, что либертарианцы считают всех людей абсолютно хорошими, этот миф обвиняет их в вере в то, что все абсолютно мудры. Однако затем утверждается, что для многих людей это не так, и поэтому должно вмешаться государство.
Но либертарианец предполагает абсолютную мудрость людей не сильнее, чем их абсолютную доброту. В том, что большинство людей лучше остальных информированы о собственных нуждах и целях, есть определённый здравый смысл. Но либертарианцы не предполагают, что все всегда лучше других знают, что в их интересах. Вместо этого либертарианство утверждает, что у каждого должно быть право преследовать свои интересы так, как он считает нужным. Утверждается право действовать в отношении себя и своей собственности, но не обязательно мудрость такого действия.
Однако верно также и то, что у свободного рынка (по сравнению с государством) есть встроенные механизмы, позволяющие людям свободно обращаться к экспертам, предоставляющим разумные советы о том, как лучше преследовать свои цели. Как мы видели ранее, свободные индивиды не герметически изолированы друг от друга. Ведь на свободном рынке каждый индивид, сомневающийся по поводу своих истинных интересов, свободен нанять эксперта, который даст ему совет в соответствии со своими, возможно, превосходящими знаниями. Индивид может нанимать таких экспертов и, будучи на свободном рынке, постоянно проверять обоснованность и полезность их советов.
Таким образом, индивиды на рынке склонны финансово поддерживать тех экспертов, чьи советы оказались самыми успешными. Хорошие врачи, юристы и архитекторы на свободном рынке будут получать прибыль, в то время как плохие будут бедствовать. Но при вмешательстве государства государственный эксперт получает свою прибыль через принудительные сборы с налогоплательщиков. Его успех в консультации людей по поводу их истинных интересов не проверяется на рынке. Ему нужно лишь умение получать политическую поддержку от государственной машины принуждения.
Соответственно, частным образом нанятый эксперт будет процветать пропорционально своим умениям, в то время как государственный — пропорционально получению политической поддержки. Более того, государственный эксперт не будет добродетельнее частного; его единственным преимуществом будет получение поддержки тех, кто обладает политической силой. Но ключевая разница между ними состоит в том, что у частного эксперта есть материальные стимулы заботиться о своих клиентах или пациентах и делать для них всё возможное. У государственного эксперта таких стимулов нет — он получает свой доход в любом случае. Таким образом, свободный рынок более благоприятен для интересов индивидуального потребителя.
Заключение
Надеюсь, что это эссе помогло развеять горы мифов и заблуждений о либертарианстве. Консерваторов и прочих стоит вежливо уведомить, что либертарианцы не считают, что все вокруг хорошие или что все являются мудрыми экспертами в своих интересах, а также что каждый индивид — это изолированный и герметичный атом. Либертарианцы не обязательно являются либертинами или гедонистами, они также не обязательно атеисты; и либертарианцы категорически верят в моральные принципы.
Давайте же теперь перейдём к рассмотрению либертарианства таким, какое оно на самом деле есть — не обременённое мифами и легендами. Давайте взглянём на свободу открыто, без страха и пристрастности. Я уверен, что там, где это произойдёт, либертарианство увидит впечатляющий рост числа своих последователей.
