Выступая этим летом в Роквилле, Мэриленд, Джо Байден объявил, что поддержка Дональда Трампа представляет собой некий «полуфашизм», поддержав тем самым вековую традицию американцев называть любых политических врагов фашистами.
В своей книге «Фашизм приходит в Америку» историк Брюс Куклик приводит новейший анализ этого феномена: короткий, но достаточно полный обзор обескураживающего разнообразия способов, которыми в последнем столетии в Соединённых Штатах используется «слово на букву Ф», зачастую чтобы отвлечь внимание от реальных источников современного Западного протоавторитаризма.
Его неизбирательное и повсеместное использование для очернения соперников стало стандартной пропагандистской практикой Коммунистического интернационала в 1923 году, но Куклик уделяет больше внимания его применению в США.
Автор, профессор Университета Пенсильвании на пенсии, смотрит на историю его применения впечатляюще широко, выходя за рамки политики и того, что считается теорией, в область культуры и развлечений. Такой подход создаёт крайне увлекательную работу, которая, как никакая другая, раскрывает обескураживающий диапазон использования этого понятия и домыслов, связанных с ним, в Соединённых Штатах.
Куклик с самого начала признаёт, что фашизм как эпитет не имеет почти ничего общего с фашизмом исторической реальности. Его книга — трактат не о политической истории, а об истории политического языка и образов, выполненный с точностью и проницательностью. Её величайшее достижение состоит в том, что она впервые полностью, хронологически и теоретически, раскрывает риторическое использование этого понятия в Америке, начавшееся раньше и ставшее гораздо более неизбирательным, чем замечают даже пристальные наблюдатели.
Удивительно, но когда-то итальянский фашизм получил тёплый приём среди многих американских прогрессистов. Его полемическое использование возникло в эпоху «Нового курса», и с начала 1930-х «словом на букву Ф» начали разбрасываться так широко и неизбирательно, что в это почти сложно поверить.
Вторым после Рузвельта человеком, заслужившим это прозвище, был Хью Лонг из Луизианы, впервые назвавший Рузвельта фашистом за усилия Нового курса по координации крупного бизнеса, а затем и сам названный так из-за своего радикального популизма. Тогда Лонг даже иногда начал использовать это слово по отношению к себе, хотя, возможно, и в шутку. Сторонники Нового курса применяли этот эпитет к своим врагам, которые бросались им в ответ. Единственным общим знаменателем были неточность и расплывчатая полемика.
Начиная с ранних работ историка Джона Диггинса, учёные знали, что поначалу СМИ в Соединённых Штатах и в большей части Европы довольно позитивно писали об итальянском фашизме. Таким образом, раннее применение термина к политическим соперникам, хотя и должно было быть чужеродным и очерняющим, не имело демонического оттенка последующих времён. Начиная с 1935 года, когда, как правильно отмечает Куклик, «Гитлер заразил Муссолини», оттенок этого слова стал более запутанным и экстремальным.
Фашизм приобрёл некоторое общее значение во время и сразу после Второй мировой войны, когда Германию, Италию и Японию объединили вместе как «фашистского врага». Это произошло даже несмотря на то, что на самом деле почти никто не переживал по поводу Италии, а у Японии вообще не было никакого фашистского движения. Во многом такое восприятие закрепилось и на два десятилетия после окончания конфликта.
Холодная война усложнила восприятие и использование понятия, так как коммунизм, по крайней мере некоторое время, казался таким же плохим, как и фашизм. К началу 1950-х это способствовало появлению концепции пантоталитаризма, включавшей в себя как коммунизм, так и фашизм. Однако в основном понятие фашизма применяли по отношению к поверженным странам и их немногим оставшимся сторонникам.
Эта «историческая эпоха» дискурса вокруг фашизма завершилась политическими и культурными переменами 1960-х, Вьетнамской войной и восходом новых левых. Новые обвинения в фашизме начали принимать крайне разнообразные формы. Этому предшествовала культурная критика приспешников Франкфуртской школы в 1950-е, считавших фашизм фундаментальной опасностью в современном Западном мире и в особенности в американской системе.
Всё это перекликалось с «дискуссиями о фашизме» среди профессиональных учёных в 1960-е и 1970-е, стремившихся более полноценно понять исторический европейский фашизм, задаваясь вопросом, существовал ли вообще когда-либо «родовой фашизм». Эта дискуссия достигла ограниченного консенсуса и к концу века начала сходить на нет, но она не является значительной частью этого исследования, поскольку научные исследования почти не повлияли на политическое использование понятия в Америке.
На самом деле, пишет Куклик, примечательно то, насколько небольшое влияние история, исторические изменения и исследования оказали на использование «слова на букву Ф». Ни одна крупная новая сила современности не была так быстро и так тщательно повержена, как исторический фашизм к 1945 году, однако её разгром почти не повлиял на то, какое значительное место фашизм занимает в политическом дискурсе. Лишь короткое время в напряжённые годы Холодной войны коммунизм занимал такое же место, но по мере того, как конфликт растягивался на десятилетия, не перетекая в войну, фашизм снова превращался в «главную угрозу» в политической и риторической картине, усилившись после распада Советского Союза. Преобладание неолиберального мира 1990-х мало способствовало замедлению этого тренда, в то время как напряжение нашего века помогло ему достичь нового пика.
В процессе это понятие потеряло всю свою специфику. Сейчас его использование не только крайне противоречиво, но и происходит как самым прямым, так и прямо противоположным способом.
Единственные известные истории организации, которые бесспорно были фашистскими, — это Итальянская национальная фашистская партия, основанная в 1921 году, и диктаторство Муссолини, установленное четыре года спустя, поскольку они изобрели это понятие и были единственными, кто использовал его официально.
Однако проблема заключается в том, что итальянский фашизм был одной из довольно сдержанных крупных диктатур современности: он не был склонен к массовому насилию и геноциду, а большую часть своей истории не был военно-агрессивным и антисемитским. Поэтому, согласно общепринятым представлениям, итальянский фашизм едва ли был «фашизмом».
Но всё это не имеет никакого значения для политической картины, управляемой выдумками и субъективизмом и слепой к эмпирической реальности. Теперь понятие фашизма используется в основном как взывание к гитлеризму, хотя сами нацисты и не использовали это слово.
Поразительная особенность книги Куклика в том, как она относится к отображению фашизма в американской популярной культуре, от фильмов до театра и литературы. Почти все знают, что любимые злодеи Голливуда — это фашисты, но впечатляет то, насколько они не уступали своих позиций даже в пик Холодной войны. На протяжении десятилетий это понятие в кино принимало бесчисленное множество различных форм, от фарсовых до апокалиптических.
Современная радикализация американской политики, начавшаяся с резкого осуждения второй администрации Буша в 2004 году, естественным образом способствовала такому представлению. Предвыборная кампания и избрание Трампа также подстегнули её развитие. Куклик отрицает идею о том, что Трамп был фашистом, указывая на его неприятие военных инициатив и склонность к квази-изоляционизму вместо экспансионизма, а также акцент на федерализм и локализм вместо разрастания централизованного государства.
Хотя некоторые настаивают, что термин «фашизм» сегодня стал «пустым обозначением», означающим либо всё сразу, либо ничего, Куклик не заходит так далеко. Заключив, что единственное общее значение этого понятия — «тот, кого я презираю», он утверждает, что «люди могут быть оправданы в своём презрении, даже если они не могут сформулировать его причины или не знают о них». Такой слабый и потенциально противоречивый аргумент едва ли убеждает самых строгих читателей и портит эту в остальном заслуживающую восхищения книгу.
Тем, кто ищет более подробного объяснения того, как «слово на букву Ф» используется в последние годы, а также постоянных преувеличений опасности радикальных правых, стоит обратиться к недавнему исследованию Джеффри М. Бэйла и Тамира Бар-Она «Сражение в последней войне: путаница, пристрастность и алармизм в литературе о радикальных правых». Их подробный отчёт документирует каждый из мириада случаев риторической гипертрофии в нашем веке, изложенных Кукликом в его широком обзоре на этот странный феномен в Америке.
Пытаясь добраться до основной причины этой «идеи фикс», Куклик предполагает, что американцы почему-то не могут справиться с реальностью того, что они живут в огромной, сложной, неидеально демократичной стране, развившейся из (или отклонившейся от) очень ограниченной конституционной системы, с помощью которой отцы-основатели намеревались дисциплинировать мажоритарное представительство.
Возможно, это слишком тонко. Скорее всего, причина всего-навсего в том, что эра Второй мировой войны в основном фокусировалась на полемическом «фашизме» как на крупнейшей деструктивной политической альтернативе, появившейся внутри Западной цивилизации с XVIII века, а ассоциация с гитлеризмом и холокостом придала ему уникально демонический оттенок. Всё это служит мысленной и политической дымовой завесой.
Однако «реально существующая» форма западного протоавторитаризма не исходит от маленьких, скудно вооружённых групп «боевиков» и дезориентированных «повстанцев» или от хаотичного демагога вроде Трампа, а от уже функционирующего государственного аппарата. Правление с помощью указов исполнительной власти вместо избираемых законодательных органов, политизированные службы разведки и предвзятая, принудительная судебная система — её ключевые составляющие. В развитых демократиях такие вещи функционируют скорее изнутри наружу, чем снаружи внутрь.
