Как либеральная цензура убивает науку
Где-то в неизведанной части интернета в маленьком групповом чате несколько анонимных аккаунтов обмениваются ссылками из научных публикаций и лихорадочно корпят над сложными графиками анализа ДНК. Эти люди — не какие-нибудь сторонники теорий заговора, а учёные, исследователи и студенты, объединившиеся онлайн, чтобы обсудить последние находки археологии. Почему авторитарные академики не ведут такие беседы в конференц-залах или в лекционных театрах? Ответ может вас удивить.
Приравнивание анонимности в интернете к девиантности, злоупотреблению и ненависти стало главным принципом мировой войны с «дезинформацией». Но многим из нас именно анонимность позволила заниматься научными исследованиями, не подвергаясь столь неотъемлемой в современной науке либеральной цензуре.
Теперь профессиональные генетики, биоархеологи и физические антропологи опровергают «удобные» нарративу исследования без финансирования и надежды на публикацию. Используя домашнее оборудование, таблицы и частные сервера, они проводят детальную и тщательную работу вдали от любопытных взглядов и назойливых голосов.
Многие из них, как и я, — это «младшие научные сотрудники» и те, кто бросил аспирантуру, то есть люди, стоящие на пороге своей карьеры, но понимающие, насколько нестабильна работа в научной сфере.
Анонимность естественна для молодого поколения пользователей интернета, выросшего на форумах и в соцсетях. Они уверены, что их публичные высказывания не останутся навсегда связаны с их личностью.
Я же принял решение создать анонимный профиль во время локдаунов, когда и многие другие специалисты стали использовать псевдонимы, чтобы не стать жертвами «отмены» из-за своих мнений в отношении коронавируса, президентских выборов или протестов.
Археология всегда была полем боя, ведь именно она помогает нам изучать важнейшие темы прошлого, человеческой природы и истории определённой нации или народности. Большинство гуманитарных дисциплин сегодня скрыто или явно склоняется в левую сторону, но археология является исключением из этого правила. Более того, сейчас она находится в центре переворота, который будет иметь значительные негативные последствия для многих исследователей, внезапно обнаруживших разрушение прежде тщательно контролируемых теорий.
Когда-то из-за отсутствия технологии получения генетических данных можно было утверждать, что резкое изменение находимых археологами материальных свидетельств (таких как керамика, каменные и металлические инструменты, ремесленные предметы, одежда и тому подобное) отражают лишь некое пассивное или диффузное распространение технологий и трендов, но сейчас мы уже знаем, что это не так. Например, многие годы студентам и обществу говорили, что «горшки это не люди»: что новые стили керамики, внезапно обнаруженные на раскопках, не означают, что с ними прибывали новые люди. Что, например, появление так называемых «колоколовидных кубков» в Бронзовом веке Британии якобы демонстрировало лишь то, как имитация и торговля позволила новым стилям керамики распространиться с континента.
Но в 2018 году одна сенсационная работа доказала, что это в корне неверно. На деле за короткий временной период около 90% населения Британии было заменено другими людьми, что соответствует перемещению в Британию людей культуры колоколовидных кубков и последующего исчезновения прошлого населения Неолита. Мы знаем об этом благодаря тщательному анализу генетических данных, собиравшихся от открытия к открытию и показывающих, что новоприбывшие были другими людьми с другой материнской и отцовской ДНК. Теперь такие статьи появляются почти каждую неделю. А совсем недавно подтверждение того, что англосаксы действительно пришли из северной Европы, вызвало скандал в научных кругах, ведь годами сама идея вторжения германских народов преуменьшалась и даже отвергалась.
То, что кажется очевидным широкой общественности (что доисторическая эпоха была кровавым месивом вторжений, миграций, битв и конфликтов), не всегда является общепринятым мнением среди исследователей. Более того, идея о том, что древние народы самоорганизовывались по чётким этническим и племенным характеристикам, тоже считается негласным табу.
Очевидные заявления в рамках здравого смысла, такие как существование патриархата в прошлом, постоянно оспариваются, а учёные стремятся опередить друг друга в опровержениях как устоявшихся теорий и мыслителей, так и целых эпох прошлого, с которыми они не согласны.
К этому добавляется постоянный страх того, что исследования и их результаты будут использованы не теми людьми. В статье 2019 года под названием «Генетика, археология и крайние правые: нечестивая Троица» Сюзанна Хакенбек выразила крайнюю обеспокоенность тем, что последние работы по генетике о вторжениях индоевропейских степных племён в начале Бронзового века напрасно вдыхают жизнь в опасные идеи, например, о том, что молодые мужчины из этой этнической группы, возможно, пришли из Понтийско-Каспийской степи и насильственно покорили своих соседей, передав им свою отцовскую ДНК ценой коренных жителей мужского пола. Хакенбек считает этот нарратив глубоко неправильным и даже неприемлемым:
Мы наблюдаем возвращение к представлениям об ограниченных этнических группах, эквивалентных археологическим культурам, и об общей индоевропейской социальной организации, основанной на одних лингвистических фрагментах. Нам предлагают заманчиво простой нарратив о прошлом, сформированном воинственными молодыми мужчинами, отправившимся покорять континент, и наделяют его легитимностью научного метода.
Предположение, что воинственные молодые мужчины могли вторгнуться в соседнее поселение, — теперь, видимо, тоже находится под запретом, хотя, опять-таки, большинству людей будет довольно легко такое представить. Однако они пошли ещё дальше. Взять хотя бы историка Вульфа Либешютца и археолога Себастьяна Братера — оба настаивают на том, что археология не должна и не может быть использована для отслеживания миграций и идентичности различных этнических групп в доисторические времена. Как написал Либешютц в своей книге 2015 года «Восток и Запад в конце Древности»:
Археология может отследить культурную диффузию, но она не может быть использована для различения народов и не должна быть использована для отслеживания миграций. Аргументы из языка и этимологии не играют роли.
Такие рассуждения фактически одним махом уничтожили бы несколько веков работы, распутывающей передвижения и эволюцию индоевропейских народов и языков, уже не говоря о пост-римском периоде германской миграции, англосаксонских вторжениях, полинезийской и банту экспансии и почти всех крупных изменениях в истории человечества.
Но именно в этом и смысл: с лишением археологии возможности указывать, когда и где возникали и куда перемещались различные группы, закончится и вся вода, льющаяся на мельницу национализма. Такие истории происхождения, как основание Венгрии, Англии, Франции, Турции и Японии, могут схлопнуться в аморфный и откровенно скучный набор историй о стилях керамики, торговли и ремесле. Любой намёк на этническую принадлежность или угнетение кого-либо необходимо будет преуменьшить настолько, насколько возможно.
В основе этой попытки стирания реальности лежит фундаментальное несогласие с целями археологии. Но пока современные исследователи прикрывают свои либерально-прогрессивные взгляды атрибутами объективной науки, суть археологии состоит в том, чтобы рассказывать человеческие истории и истории разных народов. Корни археологического учения уходят в далекое прошлое, когда любознательные люди работали над составлением основополагающих нарративов о своей стране и своём роде. От «Britannia» Уильяма Кемдена (1586) до «Italia illustrata» Флавио Бьондо (1474), европейские учёные стремились связать прошлое своей нации с настоящим.
Но после Второй Мировой войны в западной археологии начал развиваться тренд «развенчания» или «критической оценки» истории национального происхождения: делегитимизации непристойной эмоциональной привязанности к своим корням или претензиям на исключительное наследие. Но общество не глупо, чтобы в это поверить: очевидно, что это политические и противоречивые тенденции. Сравните эти две цитаты:
Как напоминают нам разумные антропологи и разумные историки: культуры всегда находятся в процессе изменения и самовоспроизведения, причём иногда почти неузнаваемым и качественно отличным способом. Не бывает культуры, которая существовала бы «с незапамятных времён», и не бывает ни одного человека, который считался бы аборигеном с точки зрения его современной культуры, связанной с определённым участком земли.
Коренные австралийцы относятся к старейшей непрерывной культуре на земле. Древние артефакты с озера Мунго помогают продемонстрировать нам, чем люди питались и как они жили тысячи лет назад. Сейчас народы пааканти, мутти мутти и нгимпаа района озера Мунго продолжают поддерживать свою тесную связь с землёй.
Первая цитата — из «Национализма, политики и археологии на Кавказе» (1995) Филлипа Л. Кола и Гоча Р. Цецхладзе, а вторая — из Национального музея Австралии. Первая нацелена на население Кавказа, слишком сильно отождествляющее себя со своими предками, а вторая радостно принимает то, что современные коренные австралийцы — это владельцы и потомки 40 000-летних окаменелостей, обнаруженных на озере Мунго. Официальное признание того, что эти плейстоценовые скелеты являются исключительным наследием аборигенов, а не общим наследием человечества, не подвергается сомнению.
Это, конечно, крайности, но ценностные различия между обывателем и учёным часто лежат именно в бесконечном давлении прогрессивной политики. Квиры-викинги, скелеты трансгендеров, женщины-воины — кажется, не проходит и недели без какого-нибудь нового заявления о том, что современная мораль всегда была нормой. Для британской общественности это лучше всего демонстрирует феномен «обнаружения» чёрных людей в истории и доисторической эпохе Британии. Печально известное фиаско чеддарского человека, в котором генетики определили, что у охотника-собирателя эпохи Мезолита была чёрная кожа, а потом тихо опровергли это заявление, стало идеальным поводом для дебатов и было использовано противниками Брексита.
Забавно, что хоть левые активисты и любят обвинять правых в искажении фактов для соответствия их теории, на деле именно эти их «открытия» не представлены в нейтральном свете. Чаще всего они используются сторонниками массовой иммиграции, утверждающими, что «Британия всегда была нацией мигрантов». Однако на деле в научной среде нет консенсуса по этому поводу, а о том, чтобы археологические открытия «правильно» интерпретировались, просто заботятся почти полностью однородные по политическим взглядам учёные и исследователи.
Это стало более чем очевидно после возникновения движения Black Lives Matter, из-за которого археологические факультеты и профессиональные организации по всему миру начали из кожи вон лезть, чтобы пообещать «деколонизацию» учебного курса и открытую приверженность политизации дисциплины. Цитируя статью «У археологии антирасистское будущее: археология во времена Black Lives Matter», опубликованную в American Antiquity:
Чёрная археология должна быть целенаправленной на практике. Если она отрицает исследования и практики, определённые в стерильных, бинарных понятиях объективно-субъективного позиционирования, то археология на исторически чёрной местности должна проводиться с чётко выраженной политикой... Для сферы археологии она служит моральным компасом с потенциалом пролить свет на исторические ошибки и изучить современные формы их исправления.
И хотя многим людям импонирует основной посыл этого «исправления ошибок» как формы социальной справедливости, здесь продвигается нечто, что идёт гораздо дальше и сводится к разрушению научной объективности, необходимой для строгой научной практики. Археология всегда была полем боя для политических взглядов, но самый надёжный подход к раскрытию истины заключается в эмпирической науке, дорогой и нелегко поддающейся восстановлению вещи.
Всё это в какой-то мере отвечает на мой изначальный вопрос: почему учёные и исследователи обращаются к анонимным онлайн-пространствам, чтобы заниматься своим ремеслом?
Частично это происходит из-за растущего кколичества молодых людей с образованием на уровне около аспирантуры, больше не видящих будущего в университетской среде, где почти нет работы, и остро осознающих, какой вред карьере может нанести одна фраза или онлайн-комментарий.
Но также это происходит из-за того, что университетская исследовательская система сдвигается в сторону политической идеологии, пренебрегающей здравым смыслом в вопросах понимания человеческой природы и истории. Молодой человек, вступающий на исследовательскую должность и интересующийся военными действиями, конфликтами, истоками различных народов, изменениями границ и рубежей с течением времени, грандиозными повествованиями о захвате и экспансии, будет загнан в угол и подвергнут контролю на каждом шагу. Если он не примет критические исследования постколониальной мысли, гендерную идеологию и антирасизм, он может лишиться и всей карьеры в целом.
Ему гораздо проще выйти в сеть и найти десяток людей на планете Земля, разделяющих его интересы и ставящих историческую истину выше современных политических и социальных течений.
Вот где мы сейчас находимся. Если вы хотите узнать о ымыяхтахской культуре, лингвистике боевых топоров, денисовской генетике, крахе миссиссипской культуры, постледниковом развитии Мезолита или миграции на Мадагаскар, лучше обратиться к интернету. В отсутствие переживаний о статусе и карьере исследователи могут реализовать свою одержимость, тщательно изучая новые статьи так, как не позволяет им современная система рецензирования.
Без самонавязанных барьеров специализации, возведённых научными кафедрами, анонимные аккаунты и блоги свободны заниматься изучением различных дисциплин, связывая археологию человеческих останков, языки и религии так, как современные учёные просто не могут. Есть ли среди них чудаки и неадекваты? Да. Но я знаю несколько сотен бывших и действующих учёных, придерживающихся этой новой формы исследования.
Я не знаю, что ждёт нас в будущем, но нахожу вдохновляющей жизнь в двух мирах, перетекающих друг в друга. Я почти ежедневно получаю сообщения от других людей в похожей ситуации, чувствующих себя нежеланными в научном мире, но горящих желанием продолжать свои исследования.
На этой творческой, динамичной границе между видимым и невидимым мирами исторических исследований и рождается нечто новое.
