Ранее в этом году Drift, популярный литературно-художественный журнал, основанный Киарой Барроу и Ребеккой Пановкой, опубликовал серию коротких эссе в рубрике «Что делать с феминизмом».
«Уже довольно давно нам кажется, что феминизм в беде», — говорилось во вступлении. Барроу и Пановка описывали своё непреходящее ощущение того, что феминизм лишился культурного потенциала, в то время как антифеминистская ответная реакция набирает обороты, заставляя молодёжь восставать против этого движения.
«Большая часть современного феминизма, как и я в юности, полагается на оборонительную позицию, направляет свою энергию на отрицание» — пишет Элиза Гонзалез. Описывая свою мать, сиделку и педагога-дефектолога она говорит: «У моей матери тяжёлая жизнь, гораздо тяжелее, чем должна быть, и когда я думаю о том, что ей сейчас может предложить феминизм, я не вижу почти ничего, что на самом деле помогло бы».
Авторы не отрицают феминизм вообще. Они просто не особенно верят в феминизм в том виде, в каком он существует сейчас.
Барроу и Пановка считают себя феминистками, и они не получают никакого удовольствия от описания того, что они называют «застоем движения». «Мы встревожены тем, что женщины вокруг нас, наши ровесницы, пять лет назад считавшие себя феминистками, в большинстве своём разочарованы и больше не хотят так себя называть», — говорит Пановка.
Не то чтобы можно было судить о более общих тенденциях в обществе исключительно по обстановке в среде подающих надежды интеллектуалов, но и она частично их отражает. Всё же несколько признаков — нечётких и предварительных, но тревожных — указывают на то, что усталость от феминизма выходит за пределы их круга общения. И эта усталость усложняет борьбу с растущей антифеминистской враждебностью.
Недавно Южный центр правовой защиты бедных (SPLC) и Исследовательская организация Тульчина провели опрос 1 500 американцев, проверяя их приверженность различным реакционным мнениям, включая конспирологическую теорию «великого замещения» и идею того, что транс-люди угрожают детям. Из-за повсеместной мизогинии в правых кругах Кэсси Миллер, старший аналитик-исследователь SPLC, решила добавить вопрос про феминизм.
Как и ожидалось, большая часть молодых республиканцев согласилась с утверждением «Феминизм принёс больше вреда, чем блага». Но поражает то, сколько молодых демократов также согласились с ним. В то время как лишь 4% мужчин-демократов старше 50 лет посчитали феминизм вредным, такого мнения придерживались 46% мужчин-демократов младше 50-ти. Почти 25% женщин-демократок младше 50 лет согласились с утверждением, и лишь 10% из тех, кто старше 50-ти.
В опросе, полном действительно шокирующих и разочаровывающих открытий, ответы людей на темы феминизма и гендерных ролей оказались самыми обескураживающими, — сказала Миллер. — Я просто не ожидала таких цифр.
Одним из проявлений этого относительно молодого антифеминизма стала волна ненависти к актрисе Эмбер Хёрд во время выигранного её бывшим мужем Джонни Деппом суда о клевете.
Даже если, как и присяжные, вы считаете, что Хёрд лгала, — я так не считаю — это не объясняет масштаб и интенсивность её публичного осуждения. Оно оказалось гораздо мощнее ненависти, которая посыпалась на осуждённых насильников вроде Харви Вайнштейна. У того, как её демонизируют, есть некая ликующая интенсивность сожжения ведьмы. На суде Хёрд описала, как её насиловали бутылкой алкоголя — после этого одна компания по производству секс-игрушек некоторое время рекламировала дилдо в форме бутылки алкоголя под названием «Знак Эмбер».
По мере того, как ответная реакция набирает обороты, многие феминистки чувствуют бессилие. Среди активисток в сфере репродуктивных прав жила отчаянная надежда на то, что окончание «Роу против Уэйда» приведёт к взрывной мобилизации феминисток и что выступающие за равенство женщин люди выйдут на улицы и вновь посвятят себя политике. Но после утечки проекта решения Верховного суда по делу «Доббс против Женской организации здравоохранения Джексона» возможное появление политических волнений уже не кажется столь предопределённым..
Конечно, большая часть американцев считает, что аборты должны быть легальными, и недавний опрос Gallup показал, что pro-choice настроения достигли рекордных высот. Когда решение по делу Доббса непосредственно примут, а также если клиники станут массово закрываться, волна общественного возмущения всё ещё может проявиться.
Однако её до сих пор нет. Опросы продолжают показывать вероятный успех республиканцев на промежуточных выборах. Самый рьяный противник абортов от демократов в Палате представителей Генри Куэльяр из Техаса, кажется, в мае выиграл праймериз против оппонента, поддерживающего право на аборт. Согласованные pro-choice митинги по стране в последние несколько месяцев были оживлёнными, но не огромными; по оценке New York Times, в Лос-Анджелесе вышло около 5 000 человек, и это по сравнению с более чем 100 000 на первом Женском марше города.
Я не вижу никакого нового притока энергии, — сказала Самхита Мукхопадхьяй, одна из редакторов книги «Противные женщины: феминизм, сопротивление и революция в Америке» и бывший гендиректор Teen Vogue. — Это удивительно. Какие-то митинги, конечно, были, но не на уровне активизма, который мы наблюдали несколько лет назад с Black Lives Matter или даже Женским маршем.
После четырёх лет Дональда Трампа и более чем двух лет пандемии чувства многих людей, симпатизирующих идеям феминизма, притупились, они устали.
Погружённые в борьбу за репродуктивные права женщины выгорели. Они чувствуют себя ненужными, — написала Ариэль Эйнджел, главный редактор левого журнала Jewish Currents. — Те, кто долгое время организовывал кампании прямого действия в ответ на каждое экстренное политическое событие, больше не верят в возможности массового движения.
До работы в Teen Vogue Мукхопадхьяй была выпускающим редактором блога Feministing, который в своё время занимал важное в место в феминистской публицистике. Теперь их почти не существует. Feministing закрылся несколько лет назад, а один из последних оплотов феминизма Bitch Magazine, посвящённый феминистской критике поп-культуры, закрывается в этом месяце. По словам Мукхопадхьяй, независимые феминистские издания тяжело финансировать, но это не единственная причина их исчезновения. «Такой серьёзный, сфокусированный на идентичности феминизм больше, к сожалению, не в моде», — сказала она.
За несколько месяцев до выборов Дональда Трампа в буржуазных районах часто можно было увидеть футболки с надписью: «Будущее за женщинами». Это было выражением радостно расслабленного момента в американской политике. Барак Обама семь лет был президентом и ожидалось, что Хиллари Клинтон станет его преемницей. Злость по отношению к элитам уже закипала, но ещё не стала главной составляющей жизни наших граждан. Пока идея меритократии сохраняла свою легитимность, диверсификация этой меритократии казалась неплохим либеральным проектом.
В мире чуть больше женщин, чем мужчин: примерно 52% населения в мире составляют женщины — но власть и престиж, тем не менее, в основном находятся в руках мужчин, — сказала писательница Чимаманда Нгози Адичи в своём выступлении на TED Talk 2012 года под названием «Все мы должны быть феминистками».
Бейонсе использовала сэмпл из этой речи в своей песне «Flawless» и в 2014 году выступила на Video Music Awards перед огромным экраном с надписью «Феминистка».
Внезапно у феминизма, превозносящего стремление к власти и престижу, появилась культурная ценность. Тейлор Свифт, дистанцировавшаяся от феминизма в 2012 году, охотно приняла его в 2014-м из-за дружбы с известной в то время Линой Данэм.
Трансформация Teen Vogue в открыто феминистское издание также стала показателем популярности движения. Как и то, что американские корпорации старались перенять его имидж: в 2013 году вышла книга Шерил Сэндберг «Не бойся действовать: Женщины, работа и воля к лидерству», а в следующем году модная предпринимательница София Аморузо опубликовала мемуары под громким названием «#Girlboss».
Возможно, то, что движение, бывшее на пике моды в прошлом десятилетии, начинает уходить в прошлое в этом — неизбежно. Так работает мода: молодые и прогрессивные выделяются, отрекаясь от обычаев своих предшественников. Феминизм особенно подвержен циклам матереубийства — ведь то, что освобождает одно поколение, зачастую губительно для следующего.
Когда мейнстримная культура трансформирует требование равных прав для женщин в такой же тренд, как ношение брюк клёш, она обеспечивает и устаревание этого тренда.
В своей уже ставшей классикой книге 1991 года «Удар в спину: скрытая война против женщин» Сьюзен Фалуди писала, как в 1970-х медиа и реклама превратили феминизм в стиль жизни, решив «нейтрализовать его и превратить в источник прибыли». Hanes наняли бывшую сотрудницу Национальной женской организации, чтобы с её помощью продавать «эмансипирующие» колготки. Реклама ювелирных украшений заявляла: «Она свободна. Она профессиональна. Она уверена в себе». Business Week, не приводя статистики, с восторгом утверждал, что «рекордное число женщин сейчас находятся в пределах досягаемой близости к вершине». Этой весной, вернувшись к книге Фалуди, я нацарапала на полях «Girlboss!».
В 80-х, пишет Фалуди, страна повернулась к правым убеждениям и медиа уничтожило женские иконы, которое само же и создало. Удивительно, но даже журнал Ms. отступил от понятия «феминистка». «В том, что касается движения женщин, мне часто кажется, что мы, возможно, открыли ящик Пандоры. Мы хотели быть равными, но забыли, что отличаемся от мужчин; мы другие», — приводит Фалуди отрывок из статьи Шены Александр в Ms.
Недавно я написала Фалуди с вопросом о том, как соотносится современная «ответная реакция» с той, которую она описала более чем три десятилетия назад. Она ответила, что в какой-то степени сейчас можно заметить больше открытой мизогинии. Это видно по числу обвиняемых — и, как в случае кандидата в сенат Джорджии Хершеля Уолкера, признанных — домашних абьюзеров, выдвинутых Республиканской партией, и по новой волне запретов абортов, не исключающих даже случаи изнасилования, инцеста и угрозы здоровью женщины.
У торжествующих правых, — сказала Фалуди, — развязаны руки, и они ведут уничтожающую кампанию против самых базовых прав женщин. Никаких больше лживых заламываний рук о спасении женщин от участи старой девы и «постабортного синдрома». Просто «Посадите её в тюрьму!».
Вместе с тем, Фалуди, работающая над новой книгой о трудностях, с которыми сталкивается феминизм, предположила, что движение само по себе стало более замкнутым. Она описала «постоянные конфликты разных фракций феминисток, в которых они направляют свой гнев друг на друга по любому поводу: от сотрудничества с неолибералами до вопросов расизма». Она сказала, что эта критика не обязательно ошибочна и что «интроспекция идёт движению на пользу», но не ценой «отказа от достижения общих целей и защиты общих интересов».
Конечно, феминизм второй волны 60-х и 70-х тоже мог быть довольно фракционным; в нём постоянно проходили ярые внутренние споры на темы лесбиянства и порнографии, а также непонимания вопросов расы белыми феминистками. Как сказала активистка Ти-Грэйс Аткинсон: «Сестринство могущественно. Оно убивает. И в основном самих сестёр».
Однако социальные сети усиливают эту энтропию. Они увеличивают злость, вознаграждают троллей и поощряют развитие конфликтов. Феминизм второй волны же, в силу очевидных обстоятельств, основывался на организации при личных встречах. В своей книге «Плохой пол: правда, удовольствие и незавершённая революция» Нона Уиллис-Ароновиц пишет, что её мать, великая писательница второй волны Эллен Уиллис, 15 лет встречалась с одной и той же группой женщин. Такие группы поддерживают связь людей с движением и друг с другом, несмотря на разногласия и периоды политического бездействия. Без них активизм становится менее долговечным: люди собираются во время экстренных ситуаций и затем разбегаются.
Конечно же, в мире до сих пор есть множество женщин, занимающихся важной феминистской работой на практике: они помогают в фондах по абортам, кризисных центрах помощи жертвам изнасилований и шелтерах для пострадавших от домашнего насилия. Но большая часть современного феминизма попадает под две широкие категории: дискурс и НКО. И обе находятся в плохом состоянии по связанным причинам.
Когда феминизм наиболее жив, он помогает женщинам выразить то, что они не могли сказать, и помогает им чувствовать себя менее одинокими. Вспомните просветительские встречи в 70-х, журналы 90-х или #MeToo всего несколько лет назад. Однако по мере того, как феминизм становится сильнее, он создаёт свои собственные табу. Когда сам феминизм становится тем, что мешает женщинам говорить правду о своей жизни, он приходит в упадок.
Для Эллен Уиллис феминизм был антидотом от вины и стыда. Для её дочери Ноны Уиллис-Ароновиц — тоже преданной делу феминизма — он сам зачастую становится источником вины и стыда. В своей книге Ароновиц раз за разом укоряет себя в том, что она не соответствует неким иллюзорным эмансипированным идеалам. Ей стыдно состоять в неудачном браке и стыдно того, что она боится его разорвать.
«Какая самодостаточная феминистка приходит в ужас от мысли о том, чтобы быть одной?» — спрашивает она. Она вновь порицает себя, когда посещает эротического массажиста и не приходит в восторг от этого опыта: «Что обо мне говорит тот факт, что моё удовольствие привязано к тому, хорошо ли мужчине?».
Я думаю, вопрос в следующем: что о популярном феминизме говорит то, что он заставляет женщин стыдиться своих желаний? «Новый феминизм 1990-х и 2000-х должен был просто принять то, что патриархат уже считал ценным — секс по требованию, отсутствие эмоций и быстрый подъём по карьерной лестнице — и сделать это достоянием женщин, а не только мужчин», — написала колумнистка Washingtion Post Кристин Эмба в своей недавней книге «Переосмысление секса: провокация». Если многие женщины в этом видят суть феминизма, неудивительно, что некоторым из них станет легче без него.
У распутного императива в спальне есть и обратная сторона: саморазрушающее требование политической чистоты за её пределами. Лоретта Росс, ведущая активистка в сфере репродуктивной справедливости и доцент в колледже Смита, пишет книгу о «культуре обличения», догматическом и безжалостном подходе к небольшим проступкам и несогласию среди политических союзников.
Культура обличения тратит больше времени на критику людей на своей стороне, чем на настоящих оппонентов, — говорит Росс. — Гораздо проще критиковать тех, кто ближе к тебе, чем тех, до кого ты не только не можешь дотянуться, но и считаешь, что они могут ответить.
Описанная Росс культура — которая, как она отмечает, заразила не только феминисток, но и большую часть левых, — деморализует людей, а также парализует институты. На этой неделе Райан Грим из Intercept опубликовал длинное исследование прогрессивистских групп, прекративших своё существование из-за внутренних беспорядков, часто смешивающих рабочие споры с борьбой за идентичность.
По словам Грима, в последние дни «Роу против Уэйда» группы репродуктивного здоровья, в том числе Planned Parenthood и NARAL Pro-Choice America оказались скованы «сокрушительными многочасовыми спорами между конкурирующими фракциями организаций».
Отчасти это обращение внутрь — понятная реакция на глубокое отчаяние и бессилие. Если ты чувствуешь, что не сможешь спасти демократию, сохранить путь к расовому и гендерному равенству или предотвратить экологическую катастрофу, можно, по крайней мере, деколонизировать свой офис. Кроме того, многие жалобы сотрудников оправданы: за последние годы Planned Parenthood достоверно обвиняли как в дискриминации беременных, так и в плохом отношении к чёрным сотрудникам. Тем не менее, если нам кажется, что никто не возглавляет сопротивление предстоящей криминализации абортов, возможно, дело в том, что множество опытных активисток погрязло в сведении счётов на работе.
В 1972 году Карен Дурбин из Village Voice опубликовала эссе об уходе из движения радикального феминизма. Она писала:
Около года назад так многое казалось возможным, и даже если что-то было невозможным, стоило хотя бы пытаться. Создавались новые миры. Новые мужчины, новые женщины, свободные от гендерных ролей и конкуренции, свободные от всех сексуальных рычагов, которыми агрессивное брутальное общество манипулировало нами.
И, несмотря на то, что впереди ждало множество достижений — решение Роу приняли в следующем году — революции не случилось. Тогда политика, «обычная или неистово радикальная», стала казаться Дурбин пустой.
Сейчас мы оказались в похожем состоянии отчаяния, ощущая себя как после жёсткого падения с вершин тех времён, когда социальные изменения казались возможными. Во время разговора с Барроу и Пановкой я сказала, что пытаюсь понять, почему символика Женского марша стала казаться некоторым его участникам жалкой и даже гротескной.
Кажется, что он ничего не добился, — прокомментировала Барроу Женский марш. — Неприятно так сильно работать над чем-то, что вроде как провалилось.
Фалуди это обсуждение раздражает:
Неприятна сама мысль о том, что феминизм вообще должен быть «модным», — говорит она. — Эти противостоящие друг другу фракции игнорируют главный вопрос феминизма: ограничены ли материальные и политические возможности женщин и как это исправить? Если этот вопрос считается немодным — у нас проблемы.
Это так: у нас проблемы. Ответная реакция — это не просто политическое формирование. Это также новая структура восприятия, из-за которой утопические социальные проекты кажутся нелепыми. А феминисткам просто необходимо, чтобы люди испытывали положительные эмоции, такие как оптимизм и уверенность, по отношению к изменениям. Феминизм должен уметь нарисовать лучший мир и привлечь людей к его созданию.
Но сейчас — пугающее, безнадёжное и даже нигилистическое время. Возможно, ответная реакция ещё пойдёт на спад. Но легче от этого не становится.
