С 2019 года мой родной город медленно трансформировался в жестокое, неузнаваемое место. Потом пришёл Омикрон
Весь февраль и март, пока число заражений Омикроном в Гонконге достигало десятков тысяч в день, я каждый вечер гуляла по набережной в Сёнване. Небо было словно обои сумеречно-синего цвета; оставаться дома казалось пустой тратой весны. На набережной было много и других людей, тоже позволявших себе эти ежедневные вылазки в масках: дети, проезжающие мимо меня на роликах и сжигающие оставшуюся после школьных дней в Zoom энергию, и офисные работники, сидящие на скамейках с пластиковыми контейнерами с ужином на вынос в руках. На другом конце города больницы были переполнены больными и умирающими, но здесь царила безмятежная атмосфера: один мужчина играл на эрху, другой — стоял на руках неподалёку с краем фонтана. На большом экране новой художественной галереи над гаванью светилось малодушное сообщение с пожеланиями выздоровления.
Когда я думаю о Гонконге, я всегда неизбежно возвращаюсь к воде: целующиеся парочки в масках в машинах, обращённых к затянутому смогом закату возле моста Стоункаттерс; теснящиеся перед прекрасным, как с открытки, видом на гавань с Авеню звёзд в Чимсачёй; умиротворяющие прогулки вдоль водоёмов в зонах отдыха, окружающих город. Последние несколько десятков лет Гонконг часто называют мировым финансовым центром, но он начинал свой путь к известности как важный портовый город в начале XX века; его судьба всегда была прочно связана с его водоёмами. Я знала, что если когда-нибудь уеду, то больше всего буду скучать именно по ним.
Когда я говорю, что скучаю по Гонконгу, я имею в виду город, каким я помню его в период с 2014 по 2019 годы. После 79-дневных оккупационных протестов сторонников демократии в 2014 году каждый квартал города выстроил собственную форму низовой гражданской активности: жители помогали с ремонтом жилья престарелым и организовывали пешие исторические туры, чтобы укрепить социальные связи. Когда в город приезжали мои друзья, мы ели карри в Чунцинских особняках, а потом шли на улицу Сай Юнг Чой, популярный район для шоппинга, где самые разные политические партии устанавливали уличные стенды и раздавали листовки и шарики.
По выходным я могла отправиться на остров Ламма, чтобы встретиться с артистом из Милуоки, оказавшимся в Гонконге из-за своей любви к фильмам Ван Цзявэя; а на следующие выходные я могла оказаться на небольшом музыкальном фестивале в промышленном складе на вершине горы или в чхачханьтхэне (чайном кафе) с опущенными жалюзи в Яуматей. Каждое 4 июня мы почитали память погибших в бойне на Тяньаньмэнь, а потом отправлялись за пивом в дайпайдон (ларёк с едой на открытом воздухе).
Я родилась незадолго до 1997 года, когда Гонконг перестал быть британской колонией и был отдан Китаю. Это событие вызвало волну эмиграции: ходили слухи о том, что Гонконг изменится, и многие уехали, потому что не хотели жить при правлении коммунистов. Но изменения пришли постепенно, а границы остались открытыми.
За десять лет в Гонконге появилось регулярное расписание протестов: каждый год в назначенные дни тысячи людей маршировали сквозь густую сеть небоскрёбов, чтобы выразить недовольство и отметить памятные даты. Со временем для поколения, выросшего после передачи Гонконга, город превратился из какого-то переходного плацдарма на пути к лучшей жизни за границей в место, за которое стоит бороться.
Сейчас Гонконг — абсолютно другой город. Вслед за массовыми протестами 2014 года последовали события, которые стали предвестниками предстоящего наступления со стороны Китая: депутатов выгоняли из парламента за то, что они изменяли текст своей присяги, чтобы выразить недовольство Пекином, продавцов книг похищали и удерживали в Китае.
В 2019 году власти Гонконга предложили законопроект об экстрадиции, который позволил бы городу отправлять «преступников» в Китай. Это вызвало опасения, что его судебная система перестанет быть независимой от коммунистического режима, и привело к массовым протестам, трансформировавшим наши улицы в поле боя партизанской войны. В июне 2020 года Пекин принял на территории Гонконга закон о национальной безопасности, удобнейший инструмент для того, чтобы заставить диссидентов замолчать, ведь сегодня он мог помочь признать незаконным политический слоган, а завтра — подвергнуть цензуре фильмы и книги.
Под прикрытием социального дистанцирования из-за пандемии запретили массовые собрания, и протесты исчезли с улиц. Позже в 2020 году у учителя отобрали лицензию на преподавание, когда он показал ученикам документальный фильм с активистом, выступающим за независимость; а пытавшихся покинуть город автора Apple Daily Фэн Вэйгуана и академика Сюй Баоцяна арестовали в аэропорту.
Принятые в 2021 году новые законы о выборах теперь позволяют править Гонконгом лишь «патриотам». В начале 2022 года во время продолжающегося преследования закрылось как минимум 50 гражданских организаций, включая про-демократическую профсоюзную коалицию и сообщество активистов, которые почитали память жертв бойни на Тяньаньмэнь.
После принятого в июне 2020 года закона о национальной безопасности мои друзья стали покидать Гонконг каждые несколько недель. Они пропали из галереи моего телефона один за одним, оставляя меня с вещами, которые не смогли забрать с собой: духовкой, сифоном SodaStream, су-вид машинкой, каменным диффузором и пятью бутылочками молотой корицы.
Сообщается, что с 2020 по 2021 год город покинуло 116 тысяч жителей, чаще всего они ехали в страны вроде Британии и Канады, которые среди этих волнений объявили о предоставлении вида на жительство гонконгцам. Почти каждый день кто-нибудь публиковал в соцсетях прощальные слова городу. Они уезжали; в этом месте, где каждый день приносит с собой неожиданные изменения существующих правил, было невозможно планировать будущее. Как в начале этого года сказал социолог и обозреватель Чжун Цзяньхуа, Гонконг «превратился в место, которое больше не может выносить правду». Он родился и вырос здесь, но жаждал более просторного неба и свежего воздуха, где ему не пришлось бы больше переживать о пересечении красной черты.
В феврале 2022 года, когда в моём районе полки супермаркетов стали пустеть из-за нехватки овощей и панической скупки продуктов, я задумалась о языке дистопии, который мы использовали в последние три года. До этого момента наша дистопия была политической, синонимичной тоталитаризму, угнетению и несправедливости. Она пахла жжёными остатками слезоточивого газа, а её побочным эффектом была бессонница. Но чиновники, крупные бизнесмены и про-пекинские политики продолжали убеждать нас в том, что после принятия закона о национальной безопасности Гонконг был якобы всё ещё далёк от дистопии — просто улучшенной версией города. Потом появился новый вид дистопии, который сделал поддержание этой иллюзии сложнее.
После двух лет относительной самоизоляции и низкой смертности (всего чуть больше 200 до 2021 года), коронавирус, наконец, настиг Гонконг в начале 2022 года. Ещё до начала вспышки негативная реакция лидера Кэрри Лэм на протесты 2019 года и осознание, что власти, по всей видимости, использовали правила социального дистанцирования как способ запретить уличные собрания, привели к глубокому недоверию к государственным мерам, связанным с пандемией, что позже превратило некоторых жителей — в том числе секретаря в офисе моего терапевта, моего парикмахера и нескольких моих друзей — в антиваксеров. Некоторые из них в итоге сдались и сделали прививку после того, как им запретили заходить в торговые центры и супермаркеты, но уровень вакцинации престарелых людей оставался низким. Город не был готов к столь заразному штамму. К середине марта в Гонконге умерли почти 7 тысяч человек и ещё более миллиона были заражены.
В конце февраля местные новостные медиа опубликовали ужасающие фотографии из государственных больниц: трупы в серых мешках рядом с живыми пациентами в переполненном отделении экстренной медицинской помощи, лежащие на улице в палатках морозной февральской ночью престарелые жители города. После этого я поговорила с Джаспер, молодой медсестрой из Цзюлуна, которая попросила назвать её таким именем, чтобы она могла говорить свободно.
Джаспер работает в государственной больнице, которая обслуживает старшее население; по её словам, эта разруха — прямой итог чрезмерной уверенности государства в своей системе здравоохранения и выбранной им стратегии борьбы со вспышкой болезни. В рамках городской стратегии подавления пандемии были введены жёсткие правила: каждого человека с положительным ПЦР-тестом могли отправить в больницу или изоляционное учреждение. В результате вместо того, чтобы оставаться дома и выздоравливать, пациенты с нетяжёлыми симптомами коронавируса оказались в больницах и быстро парализовали систему.
К середине февраля, спустя всего несколько недель после того, как Омикрон попал в Гонконг, палаты в больнице Джаспер были настолько переполнены, что кровати начали ставить в коридорах. В реанимационных палатах более чем за сотней пациентов могли ухаживать лишь четыре медсестры за смену. По словам Джаспер, спустя несколько дней или даже недель, когда пациентов наконец-то перемещали в инфекционные палаты, их состояние уже оставляло желать лучшего. Их смерть была лишь вопросом времени.
На фоне этого кризиса жители Гонконга были вынуждены столкнуться с реальностью жизни в городе, где ни один человек у власти не был избран народом. В Китае коммунистическое правительство объявило политику «нулевого ковида», которая ставила локдауны и ограничения выше смягчения последствий, и Гонконг последовал его примеру. Во время вспышки заболеваемости почти все мои знакомые жили не в страхе заболеть коронавирусом, а в страхе бесправия, с которым им придётся столкнуться, если власти узнают, что они заразились или контактировали с кем-то, кто заразился. Санитарные инспекторы могли появиться у вас на пороге и заявить, что здание, в котором вы живёте, закрывают на принудительное тестирование; и если ваш тест окажется положительным, вам придётся уехать на карантин в изоляционное учреждение, которое жители Гонконга описывали как «дурдом». Жительница Гонконга рассказала местному СМИ, что, несмотря на два отрицательных экспресс-теста, ей не говорили, когда она сможет попасть домой. По сообщениям новостных медиа, некоторые люди пытались покончить с собой в этих учреждениях.
Из-за неопределённости в завтрашнем дне и суровости этих мер мне казалось, что город подвергся коллективному наказанию. А в больницах средства тратились на то, чтобы привезти с материкового Китая врачей, имеющих другие квалификации и незнакомых с местным медицинским оборудованием, пока китайская госкомпания возводила примитивные изоляционные учреждения, первым из которых было рассчитанное на 3 900 человек здание на острове Цин И с общими напольными унитазами. Это было частью того, что в итоге стало пиар-кампанией о «поддержке, которую Китай оказал Гонконгу», и ещё сильнее размыло границу между ними.
Советники по вопросам бизнеса, которые редко смели сказать и слово против государства, стали призывать лидера Гонконга пересмотреть пандемийную политику, приводящую к «утечке умов» и последующему подрыву мировой конкурентоспособности города.
Противоречащие друг другу заявления госслужащих не помогают нам, а лишь вызывают огромную панику, — сказал в интервью Bloomberg магнат ночных клубов и председатель совета директоров Lan Kwai Fong Group Аллан Земан.
Согласно опросу, проведённому в январе, 44% членов Американской торговой палаты заявили, что хотят покинуть Гонконг из-за строгих правил борьбы с пандемией, а четверть компаний начали планировать релокацию. Ещё один опрос, устроенный европейским агентством в мае, показал, что почти половина компаний думает над тем, чтобы покинуть город. Политическое преследование уже побудило артистов, журналистов и известные НКО вроде Amnesty International уехать из Гонконга; теперь оставить его планируют даже мировые банки.
К апрелю вспышка заболеваемости пошла на спад, но поведение правительства во время неё потрясло жителей Гонконга. Что-то было в корне не так: если Гонконг провалил решение проблемы вспышки пандемии, на подготовку к которой у него было два года, что это говорит о будущем управлении городом? Раньше Гонконг был городом, понимающим, что его капитал зависел от его презентабельности; но как только вступил в силу закон о национальной безопасности, его перестало заботить, что эта маска начала спадать. Через два дня после моего разговора с Джаспер бывший полицейский объявил, что баллотируется в главы исполнительной власти. Вскоре после этого жёстко контролируемая выборная комиссия назначила его следующим лидером города.
В первые дни пандемии я наблюдала за тем, как люди по всему миру спорили о том, что будет означать «возврат к норме». Когда Омикрон-штамм добрался до Гонконга, ущерб был вдвое больше, потому что жители города не знали, что такое норма, ещё с июня 2019 года, когда начались протесты. Гонконг стал непредсказуемым, непригодным для жизни городом: закон о национальной безопасности изменил сферу разрешённого, а правительство каждые несколько дней меняло свои меры по борьбе с пандемией.
Мы не только не видели своего будущего через несколько лет и не знали, сможем ли воспитывать своих детей в этом пропитанном страхом городе — теперь мы даже не знали, что ждёт нас завтра. В итоге правительство Гонконга смягчило политику «нулевого ковида», отклонившись от подхода Китая. Но вплоть до того момента вероятность того, что правительство никогда не прислушается к нам, оставалась более чем реальной. В то время, когда правительство запретило есть в кафе после 18:00, я уходила на изоляцию и ужинала блинчиками, ничего не чувствуя, но будучи благодарной за то, что хотя бы нахожусь дома, а не на карантине. Казалось, будто я не дышала три года.
В китайском есть фраза 圍爐取暖, которая означает группу людей, собравшихся вокруг костра или печи, чтобы согреться, её иногда используют как синоним к ужинам или посиделкам, создающим чувство общности. Раньше гонконгцы использовали её для обозначения того, как человек по собственному желанию игнорирует реальность вне своей эхо-комнаты, но после протестов 2019 года у этой фразы появилось новой значение. 圍爐, окружить себя друзьями и семьёй с похожими взглядами, теперь кажется необходимым для выживания. С усилением политического преследования последние два года мы собирались вечером, чтобы выпить, и устраивали зимние барбекю дома друг у друга, отчаянно цепляясь за ещё оставшееся совместное время и готовясь к возможности того, что завтра кому-то за этим столом придётся уехать или, ещё хуже, — быть арестованным.
За последние три года в Гонконге посадили в тюрьмы сотни новых политических заключённых. Некоторые из них были протестующими, арестованными за беспорядки, незаконные митинги или владение оружием. Другие — ожидающими суда за преступления вроде сепаратизма политиками и активистами, которых преследовали в рамках закона о национальной безопасности. По этому закону новое уголовное производство запрещает освобождение под залог, поэтому эти активисты могут больше года провести в тюрьме до того, как их дело дойдёт до судьи.
Тогда, за несколько недель до вспышки Омикрона, ранним декабрьским утром 2021 года полиция пришла с обыском в редакцию популярного про-демократического сайта Stand News, арестовала высокопоставленных журналистов и членов совета директоров, а также заморозила счета издания. После этого медиа удалило свой сайт, уничтожив годы сообщений о новостях и комментариев, в том числе документирование массовых протестов 2019 года. Спустя несколько дней редакция Citizen News объявила о прекращении работы. Моя лента на Facebook, которую я использовала в основном для того, чтобы делиться статьями, превратилась в череду сообщений об ошибке: Материал не найден.
С прошлого мая мой знакомый гражданский журналист, назовём его Питер, посещал тюрьмы и следственные изоляторы по всему Гонконгу, чтобы встретиться со своими друзьями за решёткой. Одну из этих друзей, Гвинет Хо, бойкую репортёрку Stand News, ставшую политической активисткой, арестовали за подрыв государственной власти после того, как она поучаствовала в праймериз. У заключённых был доступ к телевидению и радио, так что они были в курсе новостей, но не представляли себе политическую атмосферу в городе. Больше всего Хо хотелось узнать новости о своей любимой гонконгской поп-группе Mirror, так что Питер иногда от руки переписывал тексты их новых песен и передавал ей. Однажды Хо сказала Питеру, что не знает, какая сейчас обстановка на свободе, но замечает, что тексты поп-песен стали отходить от тематики «отъезда» в сторону желания «остаться». Позже, во время пятой волны Омикрона, в тюрьмах произошла вспышка заболеваемости и посещения были временно запрещены.
Над теми, кто остаётся в Гонконге, постоянно нависает вопрос о том, нужно ли уезжать. «Пандемия лишь убедила меня в том, что надо уехать, — сказала мне медсестра Джаспер. — Но сейчас не время; пока что я продолжу работать в инфекционном отделении, ожидая, возможно, следующую волну». Она также сказала мне, что начнёт готовиться к получению иностранной квалификации медсестры.
За последний год Питер смирился с жизнью в государстве, в котором невозможно планировать своё будущее: он знал, что, в конце концов, ему придётся заняться самоцензурой и что его работа станет невыносимой. Он сказал, что ориентироваться в ландшафте медиа становится всё сложнее, ведь осталось всего несколько платформ для публикаций, а над ним нависла угроза закона о национальной безопасности. Он держался до тех пор, пока больше не смог.
Иногда я думаю, что проклятье этого поколения гонконгцев — того, что ещё не за решёткой —в вине выжившего. Насколько эгоистично хотеть изменения или даже улучшения наших жизней, когда так много людей находятся в тюрьме по обвинению в беспорядках и по политическим статьям, когда так много людей умерло во время пандемии, когда те, кого насильно изгнали, больше никогда не увидят воды Гонконга? Раньше, до протестов 2019 года, я и мои друзья оставались, потому что думали, что ещё сможем что-то изменить в этом городе; затем, после окончания протестов и принятия закона о национальной безопасности в 2020 году, мы оставались в надежде, что удержим оборону, замедлим ход политической деградации. Сейчас мы остаёмся лишь до тех пор, пока обстоятельства больше не позволят нам работать или выживать в этом месте.
Теперь я знаю, что мои причины не будут профессиональными или даже политическими, они будут личными: с приходом дня, когда мою систему поддержки выкорчуют и разбросают по миру, наступит пора и моего отъезда. Знаю, что приближение этого дня теперь чувствуется как данность, делающая каждый час, который остался у меня в этом месте, — будь то моменты за обеденным столом или долгая, полная размышлений прогулка по набережной — украденным временем.
Питер говорил об этом со своими друзьями в тюрьме. «Они сказали мне: „Если отъезд из Гонконга пойдёт на пользу твоему личному развитию и счастью, я буду рад за тебя“», — сказал он. Хо, например, попросила Питера не чувствовать, будто он что-то им должен, раз они за решёткой. Теперь он тоже планирует уехать из Гонконга. У него не было визы британского подданного, находящегося за границей, и он не может воспользоваться этой схемой, так что поедет в Канаду со своей женой (он объяснил, что туда проще переехать с двумя кошками — нет карантина для животных и их можно брать в салон). А пока он продолжит отправлять письма своим друзьям, многие из которых не представляют, вернут ли они однажды свою свободу.
В начале апреля я уехала из Гонконга впервые с начала пандемии, чтобы поучаствовать в рабочих мероприятиях в Нью-Йорке. Раньше на поиск своего выхода на посадку на переполненном табло уходило несколько минут — теперь там было лишь 13 исходящих рейсов. Гонконгский международный аэропорт быстро потерял своё звание одного из самых занятых транспортных узлов в мире, когда правительство ввело обязательный 21-дневный карантин в отеле за свой счёт для всех прибывающих — позже его уменьшили до 14, а затем и до 7 дней.
В Нью-Йорке я впервые попробовала настоящий бейгл — больше моей ладони — и встретилась с огромным числом старых друзей. Они рассказали, что им иногда бывает сложно поддерживать общение с оставшимися дома друзьями, потому что им неловко говорить о своей новой жизни. Они узнали, что Питер планирует переехать и удивились: считали, что он никогда не покинет Гонконг. Однажды вечером мы сидели за ужином в Ист-Вилладж, сплетничали об активистах в городе и за границей, и меня охватила странная ностальгия: всего лишь три года назад мы точно так же собирались в Гонконге.
«Почему ты просто не уедешь?» — спросил меня один из друзей, и я не смогла нормально ответить. Сейчас для вынужденных уехать гонконгцев город может оказаться закрыт навсегда. В отличие от волны эмиграции три десятка лет назад, теперь границы открыты не для всех: из-за обвинений в беспорядках и закона о национальной безопасности многим грозит арест, если они вернутся. Тяжело даже не уехать из Гонконга — тяжело думать, что никогда не вернёшься в него. К июню волна пандемии спала, а улицы снова наполнились оживлёнными звуками города, но стоило лишь открыть газету — и видишь ещё одного арестованного протестующего, которого отправили в тюрьму за беспорядки 2019 года. Политическое преследование продолжает расширяться в каждый уголок общества: недавно арестовали 90-летнего кардинала Иосифа Чэнь за его связь с фондом, который предлагал поддержку протестующим.
После тридцати лет в одном месте я убедила себя в том, что привязана к этому городу, во-первых, из-за ответственности, и во-вторых, из-за вины. Сейчас я не уверена, что держит меня в Гонконге. Раньше это были люди, делающие это место моим домом, но в месяцы перед отъездом в Нью-Йорк я посещала дюжину прощальных ужинов и ездила в аэропорт, чтобы обменяться слёзными прощаниями с эмигрирующими из города друзьями. В пик коронавируса эти прощания были единственным шумом, словно эхо звучащим в пустых залах гонконгского международного аэропорта. Wavincity, местный проект по записи звуков города, недавно выпустил два клипа с этими моментами в терминале вылета. Запечатлённые ими звуки оказались тихими и неприметными, меланхоличными: быстрые шажки детей, бряцание колёс чемоданов, объявления аэропорта на фоне, негромкие голоса, говорящие «Давай сфотографируемся» и «Спасибо, что приехал нас проводить».
Именно здесь, в этом аэропорту они услышат последние звуки этого города и в последний раз назовут его своим домом. В далёкой стране они будут собираться за столом ради тёплой компании, но кого-нибудь всегда будет не хватать. Может быть, Гонконг и был дистопией, но он был их дистопией. С этого момента они будут думать о городе лишь в прошедшем времени.
