Ниже приводится полный перевод речи Эноха Пауэлла «Реки крови», произнесённой на собрании Консервативной Ассоциации в Бирмингеме 20 апреля 1968 г.
Высшая функция государственного управления состоит в предотвращении предотвратимых бедствий. Но пытаясь выполнить её, государство сталкивается с препятствиями, глубоко укоренившимися в человеческой природе.
Одно из таких препятствий заключается в том, что в силу естественного порядка вещей подобные бедствия нельзя увидеть раньше, чем они произойдут: на каждой стадии их становления есть место для сомнений и споров по поводу того, являются ли они реальными или воображаемыми. Они также привлекают мало внимания и по сравнению с текущими проблемами, которые и бесспорно существуют, и требуют безотлагательных мер: отсюда и преследующее всех политиков искушение заниматься непосредственным настоящим за счёт будущего.
К тому же, люди склонны ошибочно принимать предсказание бедствий за их первопричину и даже за желание их возникновения: «Если бы только, — любят думать они, — если бы только люди не говорили об этом, этого, вероятно, не случилось бы».
Возможно, этот тип мышления восходит к первобытному убеждению, что слово и вещь, имя и предмет тождественны друг другу.
Но, так или иначе, обсуждение грядущих тяжких, но, если приложить усилия прямо сейчас, предотвратимых ещё бедствий есть самое непопулярное и, в то же время, самое необходимое занятие для политика. Те, кто сознательно уклоняются от него, заслуживают и нередко получают проклятия от тех, кто придёт после них.
Неделю или две тому назад я разговорился с избирателем средних лет, с обычным рабочим, занятым в одном из наших госпредприятий.
После двух-трёх общих фраз о погоде он вдруг сказал: «Если бы у меня были деньги, я бы не остался в этой стране». Я несколько пренебрежительно ответил что-то вроде «даже это правительство не будет длиться вечно», но он не обратил на меня внимания и продолжал: «У меня трое детей, все они окончили гимназию, и двое из них сейчас женаты и имеют семьи. Я не успокоюсь, пока не удостоверюсь, что все они поселились за границей. Потому что через 15 или 20 лет в этой стране чёрный человек будет размахивать кнутом над белым человеком».
Я уже слышу хор проклятий. Как я смею говорить такие ужасные вещи? Как смею я оскорблять ваши чувства повторением такого разговора?
Но дело в том, что я не имею права не делать этого. Ведь порядочный рядовой англичанин средь бела дня в моём родном городе говорит мне, члену своего парламента, что в его стране не стоит жить его детям.
Я просто не имею права пожать плечами и забыть об этом. То, что он говорит, говорят и думают тысячи и сотни тысяч других людей — может быть, не по всей Великобритании, но уж точно в тех областях, что уже претерпевают полную трансформацию, которой не найти параллелей в тысячелетней английской истории.
Через 15-20 лет, при сохранении актуальных тенденций, в этой стране будет 3,5 миллиона иммигрантов из стран Содружества и их потомков. И это не мои предположения. Это официальные цифры, предоставленные парламенту пресс-секретарём Главного Регистрационного бюро.
Официальных цифр на 2000 год нет, но они должны составлять от 5 до 7 миллионов, примерно одну десятую всего населения, и приближаться к населению Большого Лондона. Конечно, эти 10% не будут равномерно распределены от Маргейта до Аберистуита и от Пензанса до Абердина. Целые районы, города и области по всей Англии будут заняты группами иммигрантов и потомков иммигрантов.
Со временем, доля в этом общем числе потомков иммигрантов, родившихся в
Великобритании, «как и все мы», будет только увеличиваться. Уже к 1985 году они будут составлять большую часть этой группы. И именно этот факт делает столь безотлагательной необходимость действовать прямо сейчас, и действовать именно так, как труднее всего действовать политикам: ведь трудности, связанные с принятием этих решений, придутся на наш парламентский срок, а бедствия, которые необходимо предотвратить или свести к минимуму, — ждут лишь несколькими сроками позже.
Первым (и вполне естественным) вопросом нации, столкнувшейся с такой перспективой, будет: «Как можно уменьшить размеры этого бедствия?» Пусть оно не может быть полностью предотвращено, но может ли оно быть ограничено, принимая во внимание, что количество имеет существенное значение? Ведь последствия внедрения чужеродного элемента в страну или население значительно различаются в зависимости от того, составляет ли этот элемент 1% или 10% от этой страны или населения.
Ответы на этот простой и рациональный вопрос столь же просты и рациональны: размеры бедствия можно уменьшить, остановив или практически остановив дальнейший приток мигрантов и способствуя их максимальному оттоку. И оба они являются частью официальной политики Консервативной партии.
Почти невозможно поверить, что в настоящий момент в один только Вулверхэмптон из-за рубежа каждую неделю прибывает 20-30 детей-иммигрантов, то есть через десятилетие или два после этого из-за них одних у нас будет на 15 или 20 семей мигрантов больше.
Того, кого боги хотят погубить, они сначала сводят с ума. И мы, должно быть, сошли с ума, буквально сошли с ума как нация, если допускаем ежегодный приток около 50 000 иждивенцев, являющихся, по большей части, материалом для воспроизведения потомков иммигрантов. Это всё равно, что наблюдать за нацией, занятой розжигом своего собственного погребального костра. Мы настолько безумны, что фактически позволяем неженатым людям иммигрировать с целью создания семьи с супругами, которых они никогда не видели.
И даже не думайте, что поток иждивенцев иссякнет сам по себе. Наоборот, даже при нынешнем уровне приёма всего в 5000 человек в год по ваучерам достаточно всего лишь ещё 25000 иждивенцев в год и до бесконечности, не принимая во внимание огромный простор существующих в этой стране отношений — и это я ещё не учитываю мошеннических схем въезда. В этих обстоятельствах никакое решение не будет достаточным, кроме того, что немедленно уменьшит общий приток мигрантов «на поселение» до ничтожных размеров и без промедления примет все необходимые законодательные и административные меры.
Я подчёркиваю слова «на поселение». Это не имеет ничего общего с въездом граждан Содружества, как и иностранцев, в страну с целью обучения или повышения квалификации, как, например, врачей Содружества, которым в интересах их стран позволили расширить нашу больничную службу быстрее, чем это было бы возможно в противном случае. Они не иммигранты и никогда ими не были.
Поговорим о реэмиграции. Если всякая иммиграция прекратится завтра, темпы роста иммигрантского населения существенно сократятся, но предполагаемая пропорция его в общем населении страны всё равно оставит неизменным характер национальной опасности. С этой проблемой можно справиться только до тех пор, пока значительная часть общего числа иммигрантов всё ещё состоит из лиц, въехавших в эту страну в течение последних десяти лет или около того.
Отсюда безотлагательность осуществления второго элемента политики Консервативной партии: поощрения реэмиграции.
Никто не может оценить число тех, кто при щедрой помощи предпочел бы либо вернуться в страны своего происхождения, либо уехать в другие страны, стремящиеся получить рабочую силу и навыки, которые они представляют.
Никто не знает, потому что такая политика ещё не предпринималась. Могу только сказать, что даже сейчас иммигранты в моём округе время от времени приходят ко мне, спрашивая, могу ли я помочь им вернуться домой. Если бы такая политика была принята и проводилась с решимостью, оправданной серьёзностью этой альтернативы, возникающий в результате отток мог бы заметно изменить наши перспективы.
Третий элемент политики Консервативной партии заключается в том, что все, кто находится в этой стране в качестве граждан, должны быть равны перед законом и что между ними не должно быть дискриминации со стороны государственной власти. Как выразился мистер Хит, у нас не будет «граждан первого сорта» и «граждан второго сорта». Это не означает, что иммигранта и его потомка следует возводить в привилегированный или особый класс, или что гражданину следует отказывать в праве на частную дискриминацию в управлении своими делами или навязывать ему причины и мотивы поведения одним законным образом, а не другим.
Не может быть более вопиющего заблуждения относительно реальности, чем то, что допускают громогласные сторонники так называемого законодательства «против дискриминации», будь то ведущие авторы газет, год за годом в 1930-х пытавшихся закрыть этой стране глаза на надвигающуюся опасность, или живущие во дворцах архиепископы с их изящно натянутым прямо на голову постельным бельём. Они поняли всё точно и диаметрально неправильно.
Дискриминация и лишения, чувство тревоги и обиды лежат не на плечах иммигрантов, а на плечах тех, в чью землю они пришли и к кому продолжают прибывать.
Вот почему принимать подобные законы в парламенте сейчас — значит рисковать подбросить спичку в порох. Самое доброе, что можно сказать о тех, кто предлагает и поддерживает эти законы — это что они не ведают, что творят.
Нет ничего более обманчивого, чем сравнение между иммигрантом из Содружества в Великобритании и афроамериканцем. Чёрные граждане Соединённых Штатов, существовавшие ещё до того, как Соединённые Штаты стали нацией, начинали буквально как рабы, а затем получили избирательное право и другие гражданские права, к осуществлению которых они пришли лишь постепенно и до сих пор ещё даже не полностью.
Иммигрант из Содружества же приехал в Великобританию как полноправный гражданин, в страну, где не было дискриминации между одним гражданином и другим, и сразу же стал обладателем всех гражданских прав, от права голоса до права на бесплатное медобслуживание в рамках программы Национальной службы здравоохранения.
Какие бы проблемы ни встречали здесь иммигрантов, они возникали не из-за закона, государственной политики или администрации, а из-за тех личных обстоятельств и случайностей, которые приводят и всегда будут приводить к тому, что судьба и опыт одного человека отличаются от судьбы и опыта другого.
Но в то время как для иммигранта въезд в эту страну был доступом к привилегиям и возможностям, к которым они так стремились, для местного населения эффект был совсем другим. По причинам, которых они не могли понять, и ради исполнения заочного решения, о котором с ними никогда не советовались, они оказались чужими в своей собственной стране.
Они обнаружили, что их жёны не могут получить больничные койки во время родов, их дети не могут получить места в школах, их дома и районы изменились до неузнаваемости, их планы и перспективы на будущее потерпели неудачу; на работе они обнаружили, что работодатели не решаются применить к рабочему-иммигранту стандарты дисциплины и компетентности, требуемые от рабочего англичанина; со временем они стали слышать всё больше и больше голосов, говоривших им, что теперь они нежелательны. Теперь же они узнают, что односторонние привилегии, дискриминирующии их, должны быть установлены актом парламента, что закон, который не предназначен для того, чтобы защитить их или удовлетворить их жалобы, должен быть принят, чтобы дать чужаку, недовольному и провоцирующему их, право привлекать их к позорному столбу за их частные решения.
В сотнях и сотнях писем, которые я получил, когда последний раз говорил на эту тему два или три месяца назад, была одна поразительная особенность, которая была во многом новой и которую я нахожу пугающей. Все члены парламента привыкли к типичному анонимному корреспонденту. Но что меня удивило и встревожило, так это высокий процент обычных, порядочных, здравомыслящих людей, писавших разумные и показывающие хорошее образование письма, людей, считавших, что им стоит скрыть свой адрес, потому что опасно связывать себя на бумаге с депутатом Парламента, соглашаясь с высказанными мною взглядами, и что они рискуют подвергнуться наказанию или репрессиям, если станет известно, что они это сделали. Чувство преследуемого меньшинства, растущее среди простых англичан в затронутых районах страны, трудно представить себе тем, кто не имеет непосредственного опыта в подобном.
Одному из этих сотен людей я позволю высказаться за меня:
Восемь лет назад на респектабельной улице Вулверхэмптона один из домов продали чёрному. Сейчас на ней живёт только одна белая — женщина-пенсионерка. Она потеряла мужа и обоих сыновей на войне, и потому превратила свой дом с семью комнатами, свою единственную недвижимость, в пансион. Она много и хорошо работала, выплатила ипотеку и начала что-то откладывать на старость. Затем на той улице поселились иммигранты. С растущим страхом она наблюдала за тем, как они захватывали один дом за другим. Тихая улица превратилась в место шума и суматохи. К сожалению, её белые жильцы съехали.
На следующий день после того, как последний из них ушёл, её разбудили в 7 утра двое чёрных, которые хотели использовать её телефон, чтобы связаться со своим работодателем. Когда она отказала им, как она отказала бы любому незнакомцу в такой час, её оскорбили и угрожали ей тем, что напали бы на неё, если бы не цепочка на двери. Семьи иммигрантов пытались снять комнаты в её доме, но она всегда отказывала. Её небольшой запас денег закончился, и после уплаты налогов у неё остаётся менее 2 фунтов стерлингов в неделю. Она пошла подавать заявление на снижение налоговой ставки, и была принята молодой девушкой, которая, услышав, что у той есть семикомнатный дом, предложила сдать часть его. Когда женщина объяснила, что единственными людьми, которых она может заполучить в жильцы, были чёрные, девушка ответила: «Расовые предрассудки никуда вас не приведут в этой стране». И та просто пошла домой.
Телефон — её спасательный круг. Её семья оплачивает телефонные счета и помогает ей, чем может. Иммигранты предложили купить её дом — по цене, которую будущий домовладелец смог бы взыскать со своих жильцов за недели или, самое большее, за несколько месяцев. Ей становится всё страшнее выходить на улицу. Её окна разбиты. В её почтовый ящик засовывают экскременты. Когда она идёт по магазинам, за ней следуют дети, очаровательные, широко улыбающиеся хулиганы. Они не говорят по-английски, но знают одно слово. «Расист», — скандируют они. Когда новый законопроект о межрасовых отношениях будет принят, эта женщина знает почти наверняка, что попадёт в тюрьму. Ошибается ли она? Мне всё больше кажется, что нет.
Другое опасное заблуждение, от которого страдают те, кто умышленно или по какой-либо иной причине не видит реальности, резюмируется словом «интеграция». Быть интегрированным в общество означает стать практически неотличимым от других его членов.
Теперь, как и всегда, пока существуют заметные физические различия, особенно в цвете кожи, интеграция затруднена, хотя на длительном отрезке времени и не невозможна. Среди иммигрантов из Содружества, приехавших сюда за последние пятнадцать лет или около того, есть тысячи тех, чья главная цель состоит в том, чтобы интегрироваться, и каждая их мысль и усилие направлены на это.
Но воображать, что подобное приходит в голову огромному и постоянно растущему большинству иммигрантов и их потомков, — нелепое и опасное заблуждение.
Мы находимся на пороге перемен. До сих пор именно сила обстоятельств и прошлого опыта делала саму идею интеграции недоступной для большей части иммигрантского населения. Они никогда не задумывались о ней и не намеревались следовать её правилам, хотя их численность и физическая концентрация на территории страны должны были склонять их в сторону интеграции, обычно касающейся любого меньшинства.
Сейчас мы наблюдаем рост сил, выступающих против интеграции из своих корыстных интересов в сохранении и обострении расовых и религиозных различий с целью осуществления фактического господства сначала над собратьями-иммигрантами, а затем и над остальным населением. Облако величиною в ладонь человеческую, которое может так быстро заволакивать небо, недавно было видно в Вулверхэмптоне, и быстро распространяется. Слова, которые я собираюсь использовать, дословно в том виде, в каком они появились в местной прессе 17 февраля, принадлежат не мне, а члену парламента от лейбористской партии, который на данный момент является министром в правительстве:
Кампания сикхских общин по сохранению неприемлемых для Британии обычаев о многом заставляет сожалеть. Работая в Великобритании, особенно на государственной службе, сикхи должны быть готовы принять условия найма. Просьба предоставить им особые общинные (или лучше сказать обрядовые?) права ведёт к опасной фрагментации общества. Эта общинность — язва; независимо от того, людьми какого цвета она практикуется, её следует решительно осуждать.
Это заслуга Джона Стоунхауса, которому хватило проницательности понять это и мужества сказать об этом.
Для этих опасных и вызывающих разногласия тенденций законодательство, предложенное в законопроекте о расовых отношениях, является той самой мелочью, в которой они так нуждаются, чтобы распространиться широко и повсеместно. Этот закон показывает, что общины иммигрантов теперь могут объединяться, чтобы вести агитацию и кампании против своих сограждан, а также внушать страх и господствовать над остальными с помощью оружия, предоставленного им невежественными и плохо информированными законотворцами.
Глядя вперёд, я предчувствую бедствие. Подобно римлянину, я вижу, как «река Тибр пенится кровью».
То трагическое и неразрешимое явление, которое мы с ужасом наблюдаем по ту сторону Атлантики, но которое там переплетается с историей и самим существованием Штатов, обрушивается на нас здесь по нашей собственной воле и по нашему собственному упущению. Это в самом деле происходит. В численном выражении это бедствие достигнет американских масштабов задолго до конца века.
Только решительные и неотложные действия смогут предотвратить это бедствие, но действовать надо немедленно. Не знаю, будет ли общество требовать этого. Всё, что я знаю — это что понять всё это и промолчать было бы великим предательством.
