Сегодня никто не пишет о евреях и антисемитизме доходчивее и яснее, чем Дара Хорн.
Я часто рекомендую статьи Дары, особенно её «Крутых ребят», наряду с недавней книгой «Всем нравятся мёртвые евреи». Когда я сам писал работу на тему антисемитизма, её строки оттуда заставили меня глубоко задуматься: «Ещё с древних времён где бы ни жили евреи, они воспринимались как угроза возможной свободы. Их присутствие в каком-либо обществе доказывало, что на самом деле нет необходимости верить в то, во что верят все остальные. Соседи с противоположными взглядами могли мирно сосуществовать, несмотря ни на что».
Другими словами, где процветала свобода, там можно было найти и свободолюбивых евреев. А там, где не было и намёка на первое, не было и вторых.
Я нередко вспоминаю об этом в те моменты, когда заголовки американских медиа в очередной раз пестрят ужасающим антисемитизмом. Последний раз это случилось неделю назад, когда Harvard Crimson выразила поддержку антиизраильскому движению Boycott, Divestment and Sanctions (Сокращенно — BSD , «Бойкот, изоляция и санкции». BSD — глобальная политическая кампания, призывающая к экономическому давлению на Израиль с целью прекращения им действий, характеризуемых организаторами как нарушения международного права — прим. пер.). Это — тема нового эссе Дары, которое мы очень рады опубликовать. — Бари Вайс
Даже двадцать пять лет спустя я всё ещё ярко помню ту буффонаду, через которую мне пришлось пройти, чтобы стать редактором Harvard Crimson, — ежедневной газеты, выпускаемой студентами Гарварда в течение последних ста пятидесяти лет. На верхнем этаже нашего офиса располагался кабинет, мы звали его Святилищем. В Святилище допускались только те, кому удавалось перепрыгнуть через все цирковые обручи начальства — и даже им этот допуск предоставлялся лишь по воскресеньям на вечерние собрания редколлегии, на которых обсуждалось, какими будут заявления газеты на предстоящую неделю. Конечно же, всё мероприятие проходило под грифом секретности. А первое, с чем там приветствовали свежеиспечённых редакторов, был вопрос: «Какие у вас политические взгляды?». Ваш ответ определял вашу сторону, буквально и метафорически, на предстоящих дебатах.
Хоть это и были 90-е годы, некоторые из нас всецело отдавались бурным дискуссиям на этих собраниях, в то время как подавляющее большинство посещало их в основном для развлечения. Мы были детьми беби-бумеров, что в юности вдохновлялись бунтарскими хиппи, чтобы, став в будущем зажиточными яппи, чваниться налево и направо своим состоянием. Мы же, в свою очередь, как представители поколения X, очень скептически относились к заносчивым персонажам, норовящим показать «себя» остальному миру и высказать своё особое мнение окружающим. В Святилище я механически садилась слева, но особого значения этому не придавала. Не одна я: многие редакторы меняли стороны в банальной гонке за удобные кресла.
Когда же мне самой поручили писать еженедельные комментарии от имени редакции о забастовках университетских работников, позитивной дискриминации или импичменте Клинтону, я поняла, что идти против мейнстрима было единственным способом вызвать в этих кругах дискуссию. Так, для каждого нового комментария я стала собирать факты и разжёвывать их читателю. Признаться честно, для меня было наивысшим комплиментом, когда главред попросил остальных написать опровержение к моим заявлениям. Это произошло после того, как наш кампус посетил тогдашний премьер-министр Китая. Тогда я действительно могла на что-то повлиять.
Я не думала об этом годами. Все 20 лет писательской работы я ориентировалась только на себя; работая над книгой, я не должна была убеждать в своей точке зрения набитую редакторами комнату. Но на прошлой неделе об этом древнем студенческом ритуале мне напомнил мой телефон, разрывавшийся от сообщений десятков разгневанных экс-редакторов Crimson, многие из которых до сих пор были журналистами.
Совсем недавно новая редколлегия газеты опубликовала комментарий с всецелой поддержкой движения BSD. Тем самым они изменили свою позицию двухлетней давности по этому вопросу. Официального редакционного несогласия не последовало. Позже копии этого заявления вывесили в столовой на случай, если кто-то его пропустил.
Движение BDS не вчера пустило свои корни по стране, заодно проникнув и в университетские кампусы. Оно существует уже так давно, что никто из его участников даже не стесняется откровенно декларировать своей целью искоренение единственного еврейского государства. Примечательно, что Crimson выразила поддержку BSD в контексте недавних террористических атак в Израиле. Во время нападений на гражданское население там было суммарно зарезано, застрелено и протаранено автомобилями 15 человек, застуканных за такой провокативной деятельностью, как распитие алкоголя в барах и прогулки по улице. Одной из жертв этих атак стал офицер израильской полиции, прибывший на место преступления. Он был арабского происхождения. Даже президент Палестины Махмуд Аббас, не то чтобы известный своим сионизмом, осудил эти атаки. Также есть информация, что двое нападавших были выходцами из «Исламского государства», — группировки, пропагандирующей средневековые практики по типу сексуального рабства. Их цели хоть и созвучны с геноцидом, но точно не связаны с национальными чаяниями палестинцев. Почему же гарвардские студенты изменили свою позицию после всех этих событий?
Скептик мог бы спросить: возможно ли, что только редакторы газеты поддерживают BSD, в то время как студентов это почти не интересует? Я так не думаю. Дело в том, что в начале выпуска было ясно сказано, что на его создание редакторов вдохновили не столько внешнеполитические события, сколько происходящее прямо у них под носом — например, граффити размером с билборд в центре университетского двора, нарисованное Гарвардским комитетом солидарности с Палестиной. Ввиду его заметного расположения, пропустить его было просто невозможно Вот что написала по этому поводу газета, в которой я когда-то работала: «Искусство — это эффективный инструмент сопротивления, и мы гордимся нашими предприимчивыми и талантливыми ребятами».
Пятнадцать лет назад, во времена моей аспирантуры, такие выставки обычно служили местом для сводок печальной статистики касательно суровых реалий израильской военной оккупации Западного Берега, тогдашнего Газа. Такой формат казался мне предвзятым, и информация нередко была частично недостоверной (в то время я преподавала историю и литературу Израиля, поэтому располагала информацией о том, что происходило на местах на самом деле, чем вряд ли могла бы похвастаться публика тех лет). Важно то, что все эти выставки пытались убедить людей в своей позиции. Они спорили точно так же, как когда-то это делали редакторы в Святилище. Даже если факты были подтасованы или вырваны из контекста, этому, как минимум, можно было возразить.
Прочитав восторженный отзыв об этой выставке в Crimson, мне стало интересно посмотреть на её фотографии в интернете. Я наивно ожидала увидеть тот ностальгический формат со стендами, содержащими в себе факты и цифры, местами разбавленными изображениями белых голубей. Но, как оказалось, голуби давным-давно улетели из нашего кампуса, как и идея о том, что людей нужно убеждать фактами. Вместо этого я увидела человеконенавистнические лозунги, уместные в каком-нибудь ближневосточном государстве, но не здесь. Эта выставка открыто транслировала классические тезисы иранского режима, «крышующего» ХАМАС и Хезболлу, чья пропаганда годами пичкает ненавистью местную и западную аудитории.
«Концептуальность» же выставки заключалась в том, чтобы показать нам максимально большими буквами, что (вы только вдумайтесь!) «сионизм — это расизм, колониализм, превосходство белых и апартеид». (Даже ООН отказалась от лозунга «Сионизм — это расизм», десятилетиями продвигаемого Советским Союзом в зоне своего влияния). В другом месте экспозиции перед нами представал безликий полицейский с дубинкой. Он возвышался над чернокожими, запертыми за решёткой. Узники были подстрелены в грудь, а их кровь растекалась по поникшему американскому флагу. Это изображение было почти идентично тем мемам, что распространяет в Интернете иранская пропаганда. (Если вы ещё не догадалась, то жестокость американской полиции — это исключительная вина евреев).
На другой же паре установленных для выставки панелей можно было увидеть безобидную баночку с таблетками и врачей, отсылающих нас к теме «здравоохранения». Пытаясь в интернете найти ответ на вопрос, какое отношение это имеет к «сионизму», я тут же наткнулась на наглую ложь о том, что Израиль отказывается от введения вакцинации против коронавируса и крадёт органы палестинских пациентов. Всё это — пример той многовековой традиции как христианского, так и исламского миров обвинять евреев в распространении болезней и детоубийстве.
Ещё одна панель была посвящена Холокосту. На ней художники нарисовали узников Освенцима с флагом Палестины, прячущихся за забором из колючей проволоки. А вдалеке по рельсам мчался товарный поезд, стремящийся прямиком в стену, отмеченную флагом Израиля.
Скучаете по тем занудным постерам с кучей информации? Извините, но факты для дураков. Раз даже редакторы Harvard Crimson ушиблись головой и уверовали в пропаганду, я начинаю серьёзно задумываться о возможности полной потери критического мышления среди американцев.
Мне повезло, что я знаю людей, выполняющих настоящую, непростую и важную работу по налаживанию диалога между израильтянами и палестинцами. Многие из них недолюбливают Израиль. Однако они не воздвигают гигантских пропагандистских стендов, клеймя прокажёнными нацистами тех, с кем строят совместное будущее. Им также не приходится бросаться яйцами.
Да-да, бросаться яйцами: именно это произошло в Ратгерском Университете, государственном заведении штата Нью-Джерси, где я живу.
В прошлом месяце на Йом ха-Шоа, дне памяти жертв Холокоста, члены еврейской общины AEPi традиционно зачитывали имена погибших в Холокост евреев — они делают это каждый год. Внезапно мероприятие прервали активисты, метавшие яйца в сторону здания общины. Стало быть, бросание яиц в общину теперь тоже ежегодная традиция, — подобное уже имело место в день Йом ха-Шоа год назад. Но надо отдать должное этим метателям: когда дело доходит до Дня памяти жертв Холокоста, они о нём никогда не забывают.
А вот плеваться в евреев — уже более новая традиция этого университета, насчитывающая всего семь дней. Вот как она зародилась: активисты, покидавшие митинг за «защиту Аль-Аксы и Палестины», решили сделать крюк на своей машине до здания AEPi. Там они начали плеваться в членов общины и обзывать их «детоубийцами». Эту фразу, также известную как кровавый навет, Crimson назвала «спорной», говоря о вышеупомянутом пропагандистском стенде. Но какая радикальная идея не такова?
Зародившиеся в Гарварде и Ратгерсе антисемитские идеи прижились в кампусах по всей стране, но на Израиль они, по сути, никак не влияют. Страдают только местные студенты еврейского происхождения.
В качестве примера приведу ситуацию, с которой я столкнулась два месяца назад в Санта-Круз, выступая в Калифорнийском университете.
За две недели до моего визита студенческое самоуправление отвергло резолюцию против антисемитизма. Как только студенты выяснили, что они не против ненависти к евреям, они, очевидно, решили, что они её ярые проповедники. За четыре дня до моего приезда в кампус подтверждением этому стали свастики и черепа на стенах нескольких университетских зданий. Полагаю, это можно было назвать своего рода художественной выставкой. Как и прошлая выставка, эта была создана, согласно формулировкам Crimson, теми самыми «преисполненными предприимчивостью и талантом» неизвестными. Я спросила у приютившей меня профессора, были ли эти страстные художники студентами или обычными горожанами.
«О, мы уверены, что это были наши студенты», — ответила мне она.
Тогда я спросила, что заставило её так думать.
«Дело в том, — ответила она, — что мы нашли баллончики из-под краски в баках для переработки».
Какие у вас политические взгляды? Убивать евреев и спасать черепашек.
Несколько недель спустя я выступала на совместном мероприятии Суортмора, Хаверфорда и Брин-Мора, где имела сомнительное удовольствие посмотреть запись с одного из митингов, имевших место в том семестре, на которой десятки студентов скандировали: «От Суортмора и до Газа, распространите Интифаду». Мне пришлось рассказать своей аудитории, большая часть которой были младенцами во времена второй Интифады, что её членами были террористы-смертники, терроризировавшие и убившие сотни евреев в ресторанах, ночных клубах, супермаркетах, автобусах, отелях и, конечно же, в кампусах израильских университетов. Еврейские студенты в аудитории, хотя возможно и не знакомые с этими историческими подробностями, тем не менее, посыл своих митингующих сверстников поняли чётко. А когда я позже спросила одну студентку, сколько вообще евреев учится в университете, она недвусмысленно дала мне понять, что мой вопрос был ещё тупее и бессмысленнее, чем «какие у вас политические взгляды?».
«Думаю, вопрос не в том, сколько сюда зачислено евреев», — обыденным тоном ответила она мне. «Вопрос в том, сколько осталось за бортом».
В тот момент я как будто попала в 1965-й, и чувствовала себя так, словно спрашивала её о геях, а не о евреях.
В 1965-м мои гетеросексуальные родители из поколения беби-бумеров знали, что быть геем плохо. Они клялись, что не знали ни одного гея в своём окружении. И они были правы; они не знали. А не знали, потому что геи не хотели, чтобы в них бросали яйца.
Я прочитала тот выпуск Crimson в важный этап своей жизни: в то время я водила свою старшую дочь-абитуриентку на дни открытых дверей и много размышляла о том, каким я вижу её идеальное учебное заведение. Моя дочь думала об этом больше моего и искала информацию обо всех колледжах, что попадались ей на глаза, пытаясь в каждом, как она выразилась словами своих ровесников, выцепить свой «вайб».
Как и многие её сверстники еврейского происхождения, она многое знает о «вайбах». Она не раз видела, как здесь в Америке им приходилось скрывать своё еврейское происхождение из-за нежелания иметь дело с агрессивными дикарями. В одном из университетов студенты крошечного Гилеля с гордостью сообщили ей, что в их кампусе не наблюдается антисемитских настроений, поскольку у них едва ли здесь обучаются студенты-евреи. Рассказывая мне эту историю, она смеялась. Она знала, что в первом пункте они точно солгали.
В Гарварде учится множество студентов-евреев, и, к их чести, многие из них встали на защиту своей общины, организуя митинги и публикуя собственные авторские статьи. Но в этом печальном эпизоде Гарвард стал тем, чем он всегда так старался не быть: ничем не примечательным. Оказывается, пропаганда может пробиться даже через высокие баллы SAT.
Сейчас моя дочь задумывается о своём будущем, и мы обе с ней знаем, что в этом будущем нет места Святилищу. И, признаться честно, для меня было большим облегчением, когда я не обнаружила Гарвард в списке её фаворитов. Ей приглянулся Брендайс.
