Они не MAGA. Они не QAnon. Кёртис Ярвин и восстающие правые у истоков консервативной политики иного рода.
Дело было в Хэллоуин, в Орландо, мы уселись в машину, чтобы поехать на афтерпати в Хилтоне неподалёку и завершить первую ночь собрания под названием Национальная конференция консерватизма. Для многих молодых участников суть была даже не в самой конференции, а лишь в проявлении того, как политика велась раньше, до того, как жизнь в Америке покатилась в пропасть.
Мы шутили, или, может быть, серьёзно спрашивали, не был ли один из парней, который увязался с нами, федералом. Под шумок я вбил в поисковик имя, которым он назвался, и удивился тому, что не смог найти вообще ничего, — хотя, возможно, дело было в том, что он один из гиперсекретных подпольщиков; там было несколько таких. Не то чтобы кому-то было не всё равно. Эти люди привыкли следить за своими словами.
«Бл*ть, только не подставь меня, — сказала мне темноволосая женщина по имени Аманда Милиус, несколько настойчиво уговаривая мужчину в дверях пропустить на вечеринку репортёра, — и не пиши потом, что мы тут все приносим детей в жертву Молоху. Мы просто последние нормальные люди, околачивающиеся на конце света».
Я встретил Милиус возле Хилтона, когда попросил у неё сигарету. Она стала сопровождать меня, говоря тем, кто таращился на мою пресс-карту, что я приехал написать очерк о ней как о подающей надежды женщине-режиссёре, которая получила больше всех просмотров на Amazon со своим документальным фильмом, контрнарративной работой о Рашагейте. «Энни Лейбовиц всё ещё планирует фотосессию», — постоянно говорила она. В этом мире почти каждое слово покрыто таким количеством иронии, что ты никогда не можешь понять, что воспринимать всерьёз, а что — нет. Возможно, это полусознательный защитный механизм людей, убеждённых, что почти все вокруг что-то против них замышляют.
«Ну бл*ть», — повторила она, когда мы зашли в небольшой актовый зал, где вечеринка была уже в самом разгаре. Помещение было жалостливо тихим и освещалось красным цветом, как стрипклуб, а редкая толпа состояла почти исключительно из мужчин. В углу находился платный бар, который, кажется, не мог воспроизвести достаточное количество выпивки, чтобы поддержать настроение. «Есть у нас такая поговорка, — сказала она. — „Это то, чем мы занимаемся, по мнению Washington Post“. Ну, вот это как раз то, чем мы занимаемся, по мнению Washington Post».
Грузный мужчина, выдвигающийся в Конгресс от Джорджии, пробрался в переднюю часть комнаты, чтобы зачитать речь, наполненную дежурными словечками MAGA и кричащими выражениями верности Дональду Трампу.
«Так уныло», — пробормотала Милиус. Никто не похлопал ему, никто даже не был заинтересован. Но это был не клуб фанатов Трампа, хоть многие здесь и видели в нём полезный инструмент. И эти вечеринки не всегда такие стрёмные. НатКон, как называется эта конференция, превратился в свободное собрание людей широкого спектра, объединённых желанием толкнуть американских правых в более экономически популистском, культурно-консервативном, решительно националистическом направлении. На него приезжают все, от сторонников агрессии против Израиля до старомодных традиционалистов и мейнстримных личностей вроде Теда Круза и Марко Рубио.
Но почти всё внимание медиа, которое привлекает эта конференция, приходится на кучку румяных молодых активистов и писателей в блейзерах — группы людей, представляющей «молодых радикальных интеллектуалов» американских правых, как скоро назовёт их заголовок New Republic, или «ужасающее будущее» консерватизма, как их окрестил Дэвид Брукс в Atlantic.
Но описанные в этих статьях и стоящие сейчас вокруг меня люди были лишь самой сдержанной прослойкой более масштабного и странного политического настроения, которое бурлило в основном среди молодой и хорошо образованной американской элиты, составляющих одну из армий информационной войны в медиа. Подкастеров, анонимных твиттерских «бро», онлайн философов, артистов и аморфных модников в этом мире называют «диссидентами», «нео-реакционерами», «пост-левыми» или «неортодоксальными» маргиналами — хотя для удобства их часто объединяют под названием «Новые правые Америки».
У них крайне разнообразный политический бэкграунд, начиная от влияния роялистов-якобитов XVII века и марксистских культурных критиков и заканчивая так называемыми реакционными феминистками и Унабомбером, Тедом Качинским, которого они иногда с полуироничной симпатией называют Дядей Тедом. Эти Новые правые не входят в консервативное движение, каким его понимают большинство американцев. Проще описать их как спутанный набор принципов для критики систем власти и пропаганды, воспринимаемых большинством читающих это людей как «устройство общества». Их объединяет проект подрыва доверия прогрессу, по крайней мере в либеральном понятии этого слова.
Этот взгляд на мир идёт вразрез с американским нарративом прошлого века о том, что экономический рост и технологические инновации неизбежно ведут нас к лучшему будущему. Это движение никто не возглавляет, но в нём есть ключевые фигуры.
Одна из них — Питер Тиль, миллиардер, который помог профинансировать НатКон и только что произнёс приветственное слово на конференции. Тиль также финансировал такие мероприятия как эджлордный и пост-левый кинофестиваль New People, который завершил свою недельную серию вечеринок и показов на Манхэттене всего за несколько дней до начала НатКона. Он долгое время жертвует кандидатам Республиканской партии, но в последние годы всё сильнее увлёкся политикой этого более молодого и странного мира, становясь кем-то вроде одиозного крёстного отца или добродушного богатого дяди, в зависимости от вашей точки зрения.
Теперь подкастеры и личности из мира искусства шутят о своей надежде получить так называемые Тиль-доллары. Его самым значительным вложением последнего времени стали два молодых кандидата в Сенат, которые глубоко погружены в это сообщество и попадают под влияние его нынешней интеллигенции: автор «Элегии Хиллбилли» Джей Ди Вэнс, который выдвигается от республиканцев в Огайо, и Блейк Мастерс в Аризоне.
Тиль пожертвовал более 10 миллионов долларов специальному комитету политических действий, поддерживающему их кандидатуры, и оба они лично близки с ним. Вэнс — бывший сотрудник Mithril Capital Тиля, а Мастерс до недавнего времени был главным директором по эксплуатации в так называемом «семейном офисе» Тиля, а также возглавлял фонд Тиля, который в последнее время всё больше связан с экосистемой Новых правых. Эти трое — Тиль, Вэнс, Мастерс — дружат с Кёртисом Ярвином, 48-летним бывшим программистом и блогером, который больше кого-либо другого сделал для того, чтобы сформулировать мировую историческую критику и популяризировать ключевые понятия Нового правого движения. Можно часто услышать, как люди этого сообщества — опять-таки, под многими слоями иронии — называют его «Лордом Ярвином» или «Нашим Пророком».
Я искал на вечеринке Вэнса, который ещё не прибыл, когда Милиус толкнула меня и указала на столик слева. «Почему когда я вижу Кёртиса, он всегда окружён инцелами?» — спросила она с нескрываемой теплотой. Я увидел Ярвина, худощавого мужчину в очках, с длинными тёмными волосами и бокалом вина, в окружении толпы, в которую входили Джош Хаммер, молодой редактор колонки национально-консервативных взглядов в Newsweek, и Майкл Антон, последователь Макиавелли и бывший спикер Совета национальной безопасности при Трампе, а также известный публичный интеллектуал движения Трампа.
Другими светилами, прибывающими на конференцию, были автор Dignity Крис Арнэйд и Сохраб Ахмари, бывший редактор колонки в New York Post, а ныне сооснователь и редактор нового журнала Compact, чья идеология, судя по заявлению издания о своей миссии, «сформирована желанием создать сильное социально-демократическое государство, которое защищает сообщества — региональные и национальные, семейные и религиозные — от либертинных левых и либертарианских правых». Очень конъюнктурный проект.
Политические репортёры, по крайней мере те, которые удосужились написать о Ярвине, часто пренебрежительно отзывались о нём как о чудаке с аудиторией, в основном состоящей из интернет-чудиков, фашистов или тех и других одновременно. Но игнорировать его значит недооценивать то, как идеи Ярвина или, по крайней мере, идеи из разговоров с ним, стали основой для целого политического и культурного сообщества, которое распространяется гораздо глубже, чем то, о чём можно узнать на панелях и выступлениях мероприятий вроде НатКона. Или то, как эти идеи сформируют будущее американских правых, независимо от того, получат ли Вэнс и Мастерс свои места в Сенате. Я представился, и вскоре мы с Милиус курили на улице с Ярвином, и я беседовал с ним о том, согласится ли он поговорить со мной под запись.
Людям часто сложно понять, что думать о вовлечённости Тиля в эту экосистему. В прошлом году журналист Макс Чафкин опубликовал биографию Тиля под названием «Инакомыслящий», в которой он описал Ярвина «домашним политическим философом» в сети, которую часто называют Тиль-вселенная. Книга фокусируется на политических манёврах Тиля, описывая, как он превратился из гиперлибертарианца в кого-то, кто теперь находит общие цели с националистами и популистами. Она также объясняет, как Тиль помог Крузу и Джошу Хоули на их пути к Сенату. «Инакомыслящий» заканчивается описанием тёмного образа миллиардера, пытающегося распространить своё политическое влияние ещё шире, спонсируя и направляя кампании Мастерса и Вэнса.
Это лишь частично верно. Было бы так же справедливо сказать, что на Тиля повлияли интеллектуальные течения и политическая критика Новых правых, так что теперь он помогает их поддерживать. Многие из этих людей дружелюбны к Тилю или восхищаются им, но они никаким образом не подчиняются ему. И многие из них придерживаются взглядов, которые должны сделать Тиля, олигарха из сферы технологий с состоянием около 8 миллиардов долларов, недавно ушедшего из совета директоров Meta, их естественным врагом.
Среди Новых правых достаточно много людей с учёными степенями, так что в этих кругах много спорят о том, кто в них состоит и существуют ли они вообще. С одной стороны находятся НатКоны, пост-либералы и традиционалисты вроде автора Benedict Option Рода Дрехера, представляющего себе возрождённый консерватизм в виде поддержки ценностей локализма, религиозной идентичности и активной роли государства в продвижении всего, начиная от брака до экологической повестки.
Но там также есть группа онлайн-писателей на Substack, подкастеров и анонимных Твиттер-блогеров — «наша настоящая интеллектуальная элита», как описывает их один подкастер. Эта группа охватывает всех, от богатых крипто-бро и топ-менеджеров технологической отрасли до участников движения «назад к земле» и разочаровавшихся представителей американского класса интеллектуалов вроде автора Up in the Air Уолтера Кирна, чьи резкие осуждения группового мышления и техно-авторитарности превратили его в человека, который вряд ли станет чемпионом правых диссидентов и неортодоксальных маргиналов.
Но все они считают, что индивидуалистические либеральные идеологии, всё более бюрократические правительства и Бигтех объединяются в одновременно тиранический, хаотичный и лишённый системы ценностей и морали мир — как недавно сказал Блейк Мастерс, «дистопический адский мир».
Когда я позвонил ему домой в Монтану, Кирн не захотел как-то называть это движение, описывая его как «сложную семью несогласных» и «в некоторой степени новую, несвязанную коалицию людей, чья главная задача — не оказаться в контролируемом сверху вниз государстве». Он сказал мне, что не считает себя правым и считает некоторые антидемократические идеи, которые он услышал в этой среде, «персонально внушающими ужас». Но он назвал её зоной экспериментов и свободного самовыражения в таком виде, который сейчас запрещён в американском либеральном мейнстриме. «Похоже, что они хотят войны, — сказал он. — Последнее, чего мне хочется, это какой-либо бескомпромиссной идеологической войны, которая исключает неортодоксальный, сложный и наивно открытый дух американской политики».
И это брожение начинают замечать. «Думаю, это очень хороший знак, — недавно сказал один из ведущих правого диссидентского подкаста „Fedpost“, обсуждая то, как Такер Карлсон только что процитировал твит одного из гостей шоу. — Это активно развивающееся течение в человеческом мышлении, — продолжил он. — И оно заставляет людей с большим влиянием и относительной властью начать изучать его».
Вэнс находится где-то между этими двумя тенденциями — в 37 лет он рискованный капиталист, который достаточно молод, чтобы быть в среде диссидентских онлайн-течений. Но его также сформировало самое что ни на есть традиционалистское мышление американских правых. Он дружит с Ярвином, открыто признавая его политическое влияние на себя, и с Дрехером, который присутствовал на крещении Вэнса в католичество в 2019 году.
Я много лет писал о волнениях на сельском Западе, но не особо понимал, как работает эта алхимия, пока не встретил его в прошлом июле. Я вернулся в Огайо, чтобы увидеться со своим умирающим от рака дядей. Мы с Вэнсом оба выросли неподалёку от Цинциннати, погружённые в культуру белых мигрантов из сельской местности, которые приехали туда с угольных месторождений и городков с фермами в поисках работы в городах Среднего Запада. Мы встретились в качестве некого эксперимента: я всё равно должен был быть в городе, и из-за болезни моего дяди я много думал об этом месте и о том, что оно для меня значит. Я спонтанно спросил у редактора консервативного журнала, могу ли я написать что-нибудь с точки зрения левого скептика. Вэнс предложил мне встретиться за ужином в местечке, куда меня в детстве часто водил отец. В то время его имя только-только начало появляться в результатах опросов.
Вэнс считает, что хорошо образованная и культурно либеральная американская элита извлекла огромную пользу из глобализации, финансиализации нашей экономики и растущей власти Бигтеха. Это привело к тому, что интеллектуалы и класс управленцев — квази-аристократия, которую он называет «режимом», — переняли набор экономических и культурных интересов, которые прямо противоположны тем, что свойственны людям из Миддлтауна, Огайо, где он вырос. По мнению Вэнса, эти люди не принимают никакого участия в том, что Новые правые часто называют «настоящей экономикой»: работе на фермах и заводах, которые когда-то поддерживали жизнь среднего класса в Центральной Америке. В этом заключается фундаментальная разница между представителями Новых правых вроде Вэнса и рейгановских правых поколения их родителей. Для Вэнса, и он сам это сказал, культурная война — это классовая борьба.
Недавно Вэнс сказал в интервью: «Буду честным, мне в целом всё равно, что происходит в Украине, — кивок в сторону того, что, по его мнению, возглавляемый Америкой мировой порядок состоит не только в улучшении оборонных подрядов и институтов, но и в защите интересов Америки. — Меня больше беспокоит тот факт, что сейчас ключевая причина смертей среди людей в возрасте от 18 до 45 в моём обществе — мексиканский фентанил».
Его критика Бигтеха как «врагов западной цивилизации» часто теряется в потоке республиканского возмущения тем, что Трампа забанили в Twitter и Facebook. Вэнс считает, что режим продал нам иллюзорную историю о том, что гаджеты и социальные сети постоянно делают нашу жизнь лучше, даже пока зарплаты стагнируют, а технологии подпитывают эпидемию депрессии.
Я написал статью, которая читалась как критика в его отношении. В ней я выразил свою глубокую безнадёжность относительно будущего Америки. Я решил, что он не захочет иметь со мной больше ничего общего. Но утром в день публикации он прислал мне короткое душевное письмо. Он сказал, что ему было немного «больно» прочитать в статье, что он не нравится моим родителям, но он сказал, что хочет ещё пообщаться со мной. «Я не считаю тебя частью элиты, потому что вижу, что ты независим от их идеологических структур и стимулов, — написал он. — Но, может быть, я говорю это просто потому, что ты мне нравишься».
«Отчаяние, — завершил он, — служит режиму».
Одна из причин, по которой людям трудно описывать этих Новых правых, — то, что это группа людей, думающих, что система организации нашего общества и правительства, которую многие считают нормой, на самом деле — несуразная и безумная. Это естественным образом заставляет их выглядеть несуразными и безумными в глазах тех, кто считает её нормальной.
Можно услышать, как эти люди часто говорят о потребительском обществе как о «клоунском мире», как они часто называют «матрицей» и «Министерством правды» мировоззрение, выраженное в наших медиа, — так его описал и Тиль в своей вступительной речи на НатКоне. Слышать, как персонаж вроде Антона из влиятельного андеграундного подкаста Good Ol Boyz говорит с двумя геймерами-самоучками с юга о структуре режима, может показаться вам непонятным, но лишь потому, что большая часть читателей, скорее всего, не считает, что Америка похожа на место, в котором вообще есть режим. Но причина этого в том, что (как скажут многие новые правые) нас настолько эффективно подвергли пропаганде, что мы не видим, как на самом деле работает система власти вокруг нас.
Это не теория заговора вроде QAnon, предполагающая существование систем власти, незаметных нормальным людям. Это идея о том, что люди, работающие в нашей системе власти, настолько бестолковы, что не могут увидеть, что они часть заговора.
«Фундаментальная идея либерализма, — сказал мне Ярвин, — в том, что существует некое непоколебимое движение к прогрессу. Я не согласен с этой идеей». Он считает, что она подкрепляет массивный аппарат власти. «Моя работа, — говорит он, — в том, чтобы разбудить людей из этого „Шоу Трумана“».
Мы говорили, сидя вечером на скамейке в темноте, в какой-то из дней конференции. Ярвин — дружелюбный и внимательный в жизни, несмотря на то, что он обычно говорит и думает так быстро, что может выходить из-под контроля, перебирая вычурные метафоры, чтобы объяснить свои идеи слушателям, которые уже много раз их слышали.
Когда знакомишься с ним, могут происходить странные вещи. Я связался с ним через общего друга, журналиста, известного мне по Нью-Йорку, который однажды работал над большим редакционным заданием в виде статьи о нём. Публикация так и не вышла. «Они хотели, чтоб он написал, какой я плохой и всё такое, — сказал мне Ярвин. — Он не смог этого сделать и отменил статью. И я подумал, окей, это неплохой парень». Сейчас этот друг заработал много денег на крипте, работает над проектом по построению децентрализованного интернета, который Ярвин помог запустить, и живёт в нескольких часах езды по пустыне в Юте, откуда иногда подключается к подкастам Новых правых. Недавно он ужинал с Тилем и Мастерсом — Мастерс и Вэнс собирают пожертвования, предлагая донорам возможность поужинать с Тилем и кандидатом.
У Ярвина довольно снисходительный взгляд на мейнстримные медиа. Он говорит, что они «просто хищники», которые зарабатывают, нападая на людей вроде него. «Им просто нужно что-то есть». Обычно он не связывается с мейнстримными журналами, и писал, что на прошлом НатКоне в 2019 году репортёр Harper’s — в котором я тоже пишу — «устроил ему засаду» и выставил его слегка ненормальным, а также предсказал, что корпоративно мыслящий республиканский истеблишмент скоро «лишит частей» популистскую программу НатКона.
Но курс меняется. Он рассказал мне, как недавно ездил читать поэзию в Нью-Йорк на спонсированном Тилем фестивале NPC. «Пришло несколько крутых ребят, — сказал он, улыбаясь. Я достиг зрелости в мире крутых ребят из Нью-Йорка». Но теперь Ярвин стал кумиром для многих среди ультра-крутых ребят, которых часто называют «стильной тусовкой».
Ярвин попросил свою новую девушку, Лидию Лоренсон, 37-летнюю основательницу прогрессивного журнала, проверить меня. Радикально правый поворот, который приняла её жизнь, создал некоторые трудности.
«Один из моих соседей по квартире был такой: “Не знаю, хочу ли я видеть Кёртиса в нашем доме”, — сказала она мне. — И я ответила: “Окей, в этом есть смысл. Понимаю, почему ты так считаешь”».
Лоренсон была широко известной блогеркой и активисткой в сфере БДСМ, когда Ярвин был центральным молодым персонажем мира писателей «нео-реакционеров», публикующим свою поэзию и политическую теорию на сайте Blogger под псевдонимом Мэнцзы Молдбаг.
Под именем Молдбаг Ярвин писал об отличиях в IQ в зависимости от расы, а в раннем посте под названием «Почему я не белый националист» защищал чтение и ссылки на тексты белых националистов. Он сказал мне, что занимался этими ранними текстами ради духа «исследования», хотя Ярвин также открыто признавал, что некоторые его читатели действительно были белыми националистами. Некоторые тексты Ярвина из тех времён настолько радикально правые, что их просто нужно прочитать самим. Например, то, как он раскритиковал норвежского ультраправого террориста Андерса Беринга Брейвика, который убил 77 человек, включая десятки детей в молодёжном лагере, — не потому, что терроризм — это плохо, а потому что убийства не помогут эффективно избавиться от того, что Ярвин называл норвежским «коммунистическим» правительством.
К зрелости он умерил пыл — сейчас у него есть правило: никогда «без причины не говорить ничего скандального и не стараться просто так быть провокационным». Многие либералы, которые слушают его, наверное, задаются вопросом о том, насколько строго он придерживается этого правила, но даже во времена Молдбага многие из его скандальных текстов содержали слои иронии и метафор — стиль речи, который переняли молодые правые подкастеры и Твиттер-блогеры, а также способ, который помогает избежать бана на площадках или цитирования либеральными журналистами.
Он считает себя реакционером, а не просто консерватором, — он считает, что интеллигенция, образованные люди, не могут быть действительно консерваторами. Он последовательно заявлял, что консерваторы тратят своё время и политическую энергию на споры о гей-браках или критической расовой теории, потому что либеральная идеология руководит важными организациями в сфере престижных медиа и академий — запутанным переплетением, которое он называет «Собором».
Он разработал теорию, которая объясняет тот факт, что Америка утратила так называемую работоспособность государства. Он объясняет, почему так часто кажется, что она больше не может властвовать: сила исполнительной ветви власти постепенно превратилась в олигархию образованных людей, которых больше заботит конкуренция за статус внутри системы, чем национальные интересы Америки.
Эту систему никто не направляет и едва ли хоть один из её участников вообще верит в неё. Кто-то вроде меня, построившего карьеру на текстах о бандах и экстремистских группировках, может приступать к работе, думая, что всё, что я делаю, — это пытаюсь рассказывать важные истории и честно описывать политические волнения. Но в Соборе мне проще всего получить крупные задания и внимание, находя и атакуя то, что кажется угрозой установленному порядку, в том числе националистов, антигосударственных деятелей или людей, которые отказываются подчиняться мнениям экспертов Собора на темы вроде обязательной вакцинации. Этот цикл начинает поддерживать сам себя и раскручивается до сверхсветовых скоростей с помощью Twitter и Facebook, потому что то, что заставляет людей кликать на статьи или делиться видео с профессором, как правило, подтверждает их взгляд на мир или пугает их, или и то, и другое одновременно. Чем больше внимания ты заработаешь в системе Собора, тем больше ты сможешь повлиять на мнения и государственную политику. Журналисты, академики и мыслители любого типа теперь живут в отчаянной гонке за вниманием — и, по мнению Ярвина, на самом деле всё это — бесконечное стремление к влиянию, которое служит интересам нашего олигархического режима. Так что, возможно, я только думаю, что пишу ради заработка. Но для Ярвина я на самом деле занимаюсь странной комбинацией сбора информации и пропаганды. Поэтому никто из тех, с кем я общался на НатКоне, не думал, что я смогу написать о них справедливый текст.
Понятие Собора нечасто используют на публике, но правый Twitter пришёл в восторг, когда Ярвин набросал эту концепцию на шоу Такера Карлсона Fox Nation в прошлом сентябре. Люди, которые открыли глаза на эту систему контроля, «приняли красную таблетку» (понятие, которое Ярвин начал использовать ещё в 2007 году, задолго до того, как его размыли до широкого значения поддержки Трампа).
Чтобы действительно быть прозревшим, нужно понимать устройство Собора. И, как он утверждал, консерваторы смогут выиграть в Америке только если личность вроде Цезаря отберёт власть у этой переходящей по наследству олигархии и заменит её монархическим режимом, устроенным по типу стартапа. Ещё в 2012 году он предложил акроним «RAGE» — отправить на пенсию всех государственных служащих («Retire All Government Employees») — в качестве первого шага в свержении американского «режима». Ярвин думал, что нам необходим «национальный гендиректор, [или] тот, кого называют диктатором». Сейчас Ярвин сторонится слова «диктатор» и, кажется, пытается продвигать более дружелюбное лицо авторитаризма в качестве решения нашей политической проблемы. «Если и будет монархия, эта монархия должна быть для всех», — говорит он.
К тому времени, когда TechCrunch раскрыл личность Ярвина в 2013 году, он уже получил влияние в небольшом кругу недовольной элиты. В 2014 году The Baffler опубликовал длинную статью о его влиянии под названием «Имбецильная макиавеллистская мечта о Силиконовом Рейхе». Статья предостерегала о том, что идеи Ярвина распространились среди известных личностей вроде Тиля и Баладжи Сринивасана, бывшего главного технического директора Coinbase, и что интеллигенция может «захватить ключевые позиции авторитета и власти» и «в итоге привлечь на свою сторону большое число людей», прямо как однажды сделали братья Кох со своим про-предпринимательским либертарианством, позицией, от которой Тиль быстро уходит.
В 2017 году BuzzFeed News опубликовал переписку между Ярвином и Майло Яннопулосом, в которой Ярвин писал, что посмотрел подведение итогов выборов 2016 года с Тилем. «Он полностью просвещён, — написал Ярвин. — Просто очень осторожничает». Вскоре Мастерс заполучил офис в Трамп Тауэр. Они с Тилем работали, по большей части безуспешно, над тем, чтобы расположить в эхе концепции Собора личностей вроде Сринивасана, которого они предлагали на должность главы FDA и который сам часто говорил о «бумажном поясе», и сотрудничали с персонажами вроде Стива Баннона, который хотел разрушить административное государство (идея, созвучная с «RAGE»). В конце концов, Ярвин перестал работать программистом и уехал из Области залива, переехав со своей женой и двумя детьми в Неваду. Его жена умерла в апреле 2021 года, и он выглядел опустошённым, публикуя поэмы о ней. Но в прошлом сентябре, за месяц до нашего разговора, он опубликовал объявление о поиске пары, приглашая женщин, которые были «разумно красивыми и достаточно разумными», как он выразился, а также «читали и любили его работы» и думали, что «цель отношений в том, чтобы жениться и завести детей», написать ему для свидания по Zoom.
«На самом деле его тексты не показывают, какой он на самом деле, — сказала мне Лоренсон. — Так что я ответила на это письмо: „Привет, я либеральна, но у меня высокий IQ. И я хочу детей, и вообще мне очень любопытно с тобой поговорить“». Сейчас они обручены.
Лоренсон рассказала, что она «просыпалась» постепенно, но этот процесс ускорился во время волнений в начале пандемии и протестов летом 2020 года. «Меня стали интересовать идеи движения NRx, — сказала она, используя популярную онлайн аббревиатуру неореакционного движения, — «потому что я отслеживала беспорядки», под чем она подразумевала насилие, разразившееся во время некоторых протестов Black Lives Matter.
«Раньше я выступала за социальную справедливость», — сказала она. Но она была «в ужасе» от того, «как мейнстримные медиа рассказывали о беспорядках... Это было таким нарушением всех моих ценностей».
После того, как она начала встречаться с Ярвином, она странным образом осознала, что некоторые её друзья годами читали его. «Я узнала, что все эти люди читали тексты о NRx, как и я. Они просто никому об этом не говорили, — сказала она. — Меня сильно поразило, каким классным становится этот мир».
Ярвин подарил людям возможность сформулировать представление, которое почему-то было провокационно произносить вслух в Америке, — о том, что история движется не в том направлении. «Кое-кто хорошо выразил для меня эту мысль, — сказала Лоренсон перед тем, как уйти на приватный ужин с Вэнсом и другими. — Мне сказали: „Ты можешь быть здесь и понимать, что ты не один“».
Похоже, что люди на этой конференции были рады находиться в месте, где они не одни. Я пропустил большую часть разговоров, варьировавшихся от сессий на тему противостояния угрозе Китая и либерального влияния на поп-культуру до «Власти трудящихся». Хоули произнёс речь с тезисом о «нападении на маскулинность», а Круз выступил с традиционным агитационным выступлением, отсылая к Рейгану и говоря, что, по его мнению, консерваторы скоро победят на выборах. «Кажется, многие люди 20 с лишним лет закатили глаза, услышав это», — сказал мне потом Ярвин, ухмыляясь. Люди 20 с лишним лет мыслили шире.
Каждую ночь возле бара толпы, в основном состоящие из молодых мужчин, собирались, чтобы выпить, крепко обняться и поискать любимых подкастеров и писателей. Можно было заметить Дейва Рубина и Джека Мёрфи, автора популярного нового правого YouTube-канала, который пытается создать братство мужчин, верящих в «позитивную маскулинность» под названием «Лиминальный орден». Почти у всех были одинаковые бороды и стрижки: короткие бритые виски и более длинный верх, уложенный на бок небольшим количеством геля.
Я не увидел ни одного чёрного моложе 50 лет, хотя там были посетители из Южной Азии и Среднего Востока. В марте журналист Джефф Шарлет (редактор, который писал для Vanity Fair о правых американцах) твитнул, что «интеллигенция Новых правых — это проект сторонников превосходства белых, созданный для того, чтобы культивировать поддержку небелых», и оставил ссылку на возрождающуюся националистскую и авторитарную политику по всему миру: «Это часть глобального фашистского движения, которое не ограничивается враждебностью к чёрным США и Европы». Однако многие Новые правые, похоже, не переживают об обвинениях в белом национализме и расизме. Особенно охотно подначивает комментаторов Мастерс, считая, что вытекающие из этого споры станут его политическим преимуществом. «Удачи в попытках задеть меня этим, — недавно сказал Мастерс подкастеру Алексу Кашута, утверждая, что обвинения в расизме стали политической дубинкой, которую используют, чтобы удерживать консервативные идеи вне политического мейнстрима. — Удачи в критике меня за то, что я назвал критическую расовую теорию анти-белой».
Но, несмотря на все разговоры о надвигающейся дистопии, никто из тех, с кем я говорил, не поднял тему самого дистопического аспекта американской жизни: нашего широкого аппарата тюрем и полицейского контроля. Кажется, что большинство было больше заинтересовано в спорах о жаргоне и групповом мышлении среди других участников класса политического медиа или о лицемерии богатых белых либералов, которые выставляют таблички с надписями «Жизни чёрных важны» возле своих домов за несколько миллионов долларов, чем в реальном опыте, который сформировал нынешнюю расовую политику Америки.
Милиус — саркастичную константу конференции с её легко узнаваемым голосом, было легко найти курящей возле говорящего со скоростью света Ярвина. Она была одета значительно ярче других, предпочитая Gucci, Ральфа Лорена и множество золотых украшений с большими солнечными очками. Она — дочь консервативного режиссёра Джона Милиуса, который участвовал в написании «Апокалипсиса сегодня» и был режиссёром «Красного рассвета». Она выросла в Лос-Анджелесе, и, как оказалось, ходила в тот же крошечный колледж свободных искусств в Манхэттене, что и я. Так что, как и почти все люди на этой конференции, она привыкла жить в социальном пространстве, где консервативные взгляды считаются странными, если не вовсе чистым злом. Она считала, что что-то радикально изменилось в 2015 году, после того, как она поступила в киношколу Университета Южной Калифорнии и начала работать в Голливуде, а потом резко всё бросила ради работы в кампании Трампа в Неваде, в итоге заполучив работу в Государственном департаменте.
«Это новое направление мышления, — сказала она. — Так что очень сложно распознать и описать словами, что это такое вне трампизма. Потому что это действительно отделено от него самого и никак к нему не относится».
Она заявила, что Новые правые, что удивительно, были гораздо менее авторитарными, чем идеология, которая сейчас кажется мейнстримной. «Мне кажется, и, возможно, я ошибаюсь, — сказала она, — что сейчас правые на самом деле скорее придерживаются правила „живи и позволь жить другим“, которое раньше было левым». Сейчас, по её мнению, «ты не можешь воспитывать своих детей в традиционной и религиозной семье без того, чтобы в школе их учили тому, что их родители нацисты». Эта очевидная политика невмешательства затмевает несколько интенсивный фокус некоторых людей этого мира на проблеме транс-людей. Именно эта политика невмешательства помогла правым переманить людей, которые вряд ли бы изменили свои взгляды. Милиус вспомнила подкаст под названием «Красная угроза», ставший ключевым примером подобного, — она сняла в своём фильме, который стал её дипломной работой в Университете Южной Калифронии, одну из его ведущих Дашу Некрасову.
Обе ведущих «Красной угрозы» начинали как скромные социалисты, ещё тогда, когда всё ещё можно было считать, что социализм представляет собой передовую политическую точку зрения на пересечении сфер американских медиа и политических кругов. Одна из них, Некрасова, на самом деле получила известность в кругах медиа благодаря видео, которое сильно завирусилось в 2018 году. В нём она резко ответила репортёру Infowars Алексу Джонсу, пытавшемуся подловить сторонников Берни Сендерса на фестивале в Остине. «Я просто хочу, чтобы у людей было бесплатное здравоохранение, дорогуша, — невозмутимо сказала она. — У вас в голове прямо черви какие-то. Реально».
А в ноябре 2021 года Некрасова и её соведущая Анна Хачиян публикуют фото в обнимку с Джонсом на фоне вечернего техасского солнца. Теперь Некрасова играет PR-представителя, работающего с Кендалл Рой, в шоу HBO «Наследники». Сам этот сериал зажёг восторгом «правый Твиттер» — сферу, полную людьми старше 20 лет, работающими с технологиями или в политике и, кажется, непропорционально часто живущими в Вашингтоне и Майями, — когда в эпизоде последнего сезона появились ключевые фразочки Новых правых, вроде «интегралист» и «медицинское страхование для всех, аборты никому».
В «Красной угрозе» принимают участие только самые известные представители стильной диссидентской субкультуры, в основном сконцентрированной в центре Манхэттена. «Нынче все одеваются как охотники на уток», — недавно написал мне озадаченный друг. Для того, чтобы описать мужчин-либералов, которым не достаёт реальных жизненных навыков вроде ремонта грузовиков или выращивания еды, парней, которые могут провести всю свою жизнь за выпуклым экраном VR-шлема, используется слово «bugman». Женщины одеваются в одежду от Бренди Мелвилла, которую можно иронично описать как стильную одежду для девочек с «фашистскими наклонностями» и одна из линеек которой названа в честь Джона Голта, персонажа из романа «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд. Люди принимают католицизм. «Хорошо, что у меня есть девушка, — написал мне друг. — Потому что случайному сексу пришёл конец».
Ярвин считает, что либеральный режим начнёт рушиться, когда «крутые ребята» начнут оставлять свои ценности и взгляд на мир. Знаки того, что это происходит, уже были, хотя не все так называемые крутые ребята, причастные к этой смене духа, хотели бы, чтобы их записали в авангард мирового исторического восстания против глобального порядка.
«Я как бы не интересуюсь политикой, — сказала мне писательница Хонор Леви, новокрещённая католичка и выпускница Беннингтона, когда я ей позвонил. — Я просто хочу однажды завести семью».
Леви, которая до недавнего времени была настолько левой, что плакала, когда стало понятно, что Берни Сандерс не будет кандидатом в президенты от Демократической партии, хорошо общается с Ярвином. Она также приглашала его в качестве одного из гостей своего подкаста «Отёк мозга».
Леви — модница из тусовки центра Манхэттена: The New Yorker публиковал её произведения; её упоминают в статье New York Times, которая пытается описать эту тусовку — где правая политика стала эстетической позицией, которая странным образом смешана с искренним поиском моральной основы. «Примерно полтора года назад я не верила, что существует добро и зло, — сказала она мне и добавила — Но я не достигла состояния благодати, так что не должна говорить об этом». Я спросил, приняла бы она деньги от Тиля, и она радостно ответила: «Конечно!» Она также описала своих последователей как группу «либертинов». А на её подкасте можно взглянуть на мир людей, которым нравится ошеломляюще ироничный азарт упрекания друг друга в том, что они пропустили поход в церковь или занялись сексом до брака. «Большая часть девушек в центре города нормальные, но носят кепки Трампа в качестве аксессуара». А те, кто глубоко погряз в онлайн-сообществе, сказала она, «хотят быть как Лени Рифеншталь—Эди Седжвик».
Как и Леви, Милиус находится на пересечении многих из этих противоречивых тенденций, ведь она работала в мейнстримной политике, но появляется в так называемых диссидентских подкастах и на периферии культурной тусовки, в которой правая политика приобрела лоск чего-то крутого.
Она сказала, что она слишком «black-pilled» («принявшая чёрную таблетку») — используемое онлайн понятие, описывающее людей, считающих, что мир настолько испорчен, что его ничего не может спасти, — чтобы много думать о том, как может выглядеть победа её стороны. «Блть, я могу споткнуться о тротуар, — сказала Милиус, — и это сочтут белым супрематизмом. То есть буквально ничего нельзя делать. Что тогда, блть, не белый супрематизм?»
«Они будут атаковать вообще всё, — сказала она. — И мне кажется, что это зловеще, — не то чтобы я считаю людей, которые хотят обращать внимание на расовые проблемы, зловещими. Но я думаю, что движение глобализации использует эти вызывающие разногласия аргументы, чтобы заставить людей думать, что это хорошо».
Это Собор в действии.
Через несколько недель после НатКона я поехал из Калифорнии и Таксон, чтобы встретиться с Мастерсом, очень высоким, худым и спортивным 35-летним мужчиной. Я хотел увидеть, как всё это может перетечь в настоящую предвыборную кампанию, и много смотрел Fox News, включая интервью Ярвина с Карлсоном, в котором он захватывающе описывал, как Собор создал своё групповое мышление. «Почему Йель и Гарвард всегда во всём соглашаются? — спросил он. — По сути своей эти организации — ветви одного, — сказал он завороженному Карлсону. — Ты думаешь: „А где провода?“». Он обрисовал своё видение «конституционной» смены режима, которая отберёт власть у этого олигархата — такого туманного, что большинство людей даже не замечает, что он существует. «Вот что делает его убийство таким сложным», — сказал он.
В кафе неподалёку от дома, который он купил, когда переехал обратно домой в Таксон из Области залива, мы с Мастерсом прошлись по положениям его националистической платформы: «оншоринга» промышленного производства, снижения легальной иммиграции, регулирования компаний бигтеха и, в конце концов, реструктурирование экономики так, что одной зарплаты будет достаточно для содержания семьи. Я упомянул Ярвина и его аргументы о том, что система Америки стала такой склеротической, что вносить в неё такие крупные изменения было бы бесполезно. «В системе, где работоспособность государства очень низка...» — начал я вопрос.
«Увы и ах», — сказал он с блеском в глазах.
«Чтобы достичь этого, нам нужен кризис?» — спросил я.
«Может быть, может быть» — ответил он. Но изначально он думал не об этом. «Я, как говорится, возьму мачете, — сказал он. — Но да, возможно, для этого понадобится какой-то кризис».
Он остановился: «Но мы уже как бы в кризисе, верно?»
Мастерс часто говорит, что он не настолько «black-pilled» и пессимист, как некоторые Новые правые. В отличие от многих из них он, кажется, искренне верит в силу выборной политики. Но он действительно считает, что культурно либеральная идеология и идеология свободного рынка, которая направляла американскую политику в последние годы, — безнадёжный тупик. «Страна — это не только экономика, — недавно сказал Мастерс диссидентскому правому изданию IM-776. — Нужна также концепция того, какая вы нация, народ и культура. И этого Америке сильно не хватает сейчас».
«Я действительно невероятно полон надежд, — сказал он мне. — Я думаю, что сейчас всё очень уныло, и что по умолчанию нас ждёт продолжающаяся стагнация и, может быть, кризис лет через 5 или 30».
Он сказал, что ему не нравится понятие Собора, и использовал слово «режим» реже, чем Вэнс, хотя позже я заметил, что с интервьюерами диссидентского правого толка он использовал его часто.
«„Режим“ звучит очень секси, да? — сказал он мне. — Это осязаемый враг — и если у тебя получится правильно с ним сцепиться, ты сможешь победить. Но я думаю, что на самом деле всё гораздо менее секси и гораздо более бюрократично, — сказал он. — Но я читал о Соборе и, знаю, что это значит».
Я спросил у него о понятии Тиль-баксов и о том, насколько правдиво то, что фонд Тиля спонсирует сеть Новых правых подкастеров и модных персонажей культуры в качестве некоего культурного авангарда.
«Зависит от того, идёт ли речь только о правых диссидентских институтах, — сказал он мне, — или кто-то действительно что-то делает».
«Я не знаю, как это стало мемом, — сказал он о Тиль-баксах. — Думаю, я бы знал, если бы эти ребята получали деньги».
«Мы спонсируем некоторые вещи, — сказал он мне. — Но мы не спонсируем армию людей, которые постят мемы». Он сказал мне, что они с Тилем встречались с одной из соведущих «Красной угрозы», Хачиян. «Это было круто, — сказал он. — У них интересный подкаст».
Я спросил, возможно ли, что они получат финансирование от Тиля. «Может быть, да, — ответил он. — Мы в фонде Тиля спонсируем некоторые странные инициативы».
Мы вместе поехали на мероприятие предвыборной кампании, общаясь на разные темы, начиная от того, как технологии меняют наш мозг, и заканчивая экологической политикой, придя из разных политических направлений к чему-то апокалиптическому. «Я действительно думаю, что мы находимся в переломном моменте, — сказал он. — И если мы поступим неправильно, наступит Средневековье». Мастерс публично заявлял, что он считает, что «все должны прочитать» антитехнологический манифест Унабомбера «Индустриальное общество и его будущее», что может прозвучать странно для молодого управленца компании в сфере технологий, который выдвигается в Сенат США. Но для Мастерса критика Качинского стала полезным анализом того, как технологии формируют наш мир и того, как они могут быть «унизительными и обесценивающими» для человеческих жизней.
Я спросил, не состоит ли суть его проекта в борьбе с потребленческой техно-дистопией, которую также боятся многие левые. Он ответил положительно. Я спросил, почему, если это действительно так, этого почти никогда не видно в его появлениях в мейнстримных медиа. «Интересный фидбэк, — сказал он. — То, что этого не заметно».
«Я попадаю в эфир, и это концовка блока Б, и у меня есть две минуты на то, чтобы рассказать о Кайле Риттенхаузе, — сказал он до этого, говоря о своём эфирном времени на Fox News. — И получается типа: „Ну, левые безумны, и против этого юнца не должно было быть дела, и они наказывают его за то, что он белый парень, который защитил себя с AR-15“». Похоже, что консервативные медиа, как и все другие, процветают благодаря заявлениям в рамках культурной войны. «Думаю, я согласен попробовать, — сказал он. — Но этого не провернуть на броских фразах Лоры Ингрэм».
С другими интервьюерами он был менее оптимистично настроен по поводу будущего, чем со мной. «Нам нужен кто-то с твёрдой рукой, кто понимает, где мы находились и куда нам двигаться дальше, — сказал он недавно подкастеру Алексу Кашута. — Иначе прогрессивные левые точно победят. Они враги настоящего прогресса. Враги всего хорошего».
Я спросил у него, может ли он рассказать, как выглядела бы победа его стороны.
«Просто семьи и значимая работа, — сказал он. — Чтобы можно было воспитывать детей, верить в Бога, заниматься своими хобби и выяснять, в чём смысл всего этого». С этим согласится почти любой. И почти любой может поинтересоваться, как нечто подобное стало казаться радикальным или далёким от жизней многих людей, взрослеющих сегодня. «Всё кажется таким сетевым, — сказал он. — Словно в Матрице».
Мы долго ехали по пустыне, пока не прибыли на встречу в рамках предвыборной кампании, которую вёл бывший чиновник ЦРУ в удобном посёлке для престарелых. Толпа состояла в основном из пенсионеров, погружённых в культуру, в которой люди, повторяющие самые провокационные тезисы Трампа, обычно получали внимание и политическую поддержку. Этот тип группового мышления был не просто феноменом либеральных медиа, и этот факт тормозил кампании Мастерса и Вэнса, которых часто представляли как согласных с Трампом культурных воинов и которым было довольно сложно вплетать более сложные политические идеи в нашу пылкую политическую беседу.
Он тщательно объяснил своё предложение регулировать технологические компании так же, как поставщиков связи и как Америка ранее регулировала мобильных операторов. Толпа казалась заинтересованной, но едва ли возбуждённой. Когда он стал отвечать на вопросы в конце, в основном они были обычными: о предположительно украденных выборах 2020 года — мнение, которого Мастерс не придерживался, — стене на границе, обязательной вакцинации. Один мужчина поднял руку, чтобы спросить, как Мастерс планирует осушить политическое болото. Он хитро посмотрел на меня. «Ну, один из моих друзей придумал акроним „RAGE“, — сказал он. — Отправить на пенсию всех государственных служащих». Толпе это понравилось, и она ответила одобрительными возгласами.
В последний вечер НатКона, за несколько часов до своей речи, появился Вэнс. Он заметил меня, пьющего пиво в баре, и подошёл поздороваться. «Я всё ещё понятия не имею, что говорить», — сказал он, не выглядя при этом обеспокоенным.
Я побрёл в актовый зал, чтобы подождать там, и сел рядом с американским корреспондентом для немецкого журнала Der Spiegel. Я знал, что некоторым репортёрам там казалось, что это было в основном непритязательное зрелище MAGA. У него был более сложное мнение, он пообщался с Ярвином и попросил меня объяснить его философию. Я растерялся. Я рассказал ему о режиме и Соборе и о том, что Ярвин был «вроде как монархист».
«Монархист?» — переспросил он. Кажется, он был ошеломлён тем, что героической фигурой, о которой мечтали Новые правые, был король.
Пришёл Вэнс, одетый в костюм и яркий красный галстук и выглядящий расслабленным для человека, который вот-вот должен был выступить с речью перед сотнями людей, которые рассматривали его как потенциально последнюю великую надежду на спасение американской нации от глобального корпоративного подчинения. Его рейтинги подскочили, и на тот момент он был на втором месте в опросах, чему помогли регулярные приглашения от Карлсона.
Я спросил, что он думает по поводу речи. Он выглядел ехидным. «Думаю, у меня хорошая тема, — сказал он. — Я буду говорить о колледже».
Он имел в виду, что собирается произнести действительно оглушительную речь под названием «Университеты — это враг». Все сразу же отметили, что она была вариацией того, что Ричард Никсон говорил в кассетных записях Генри Киссинджеру в Белом доме в 1972 году. Вэнс осудил элитные колледжи как врагов американского народа; он долго предлагал перестать финансировать их из федерального бюджета и отобрать их фонды. Позже на эту речь ссылались в обеспокоенных статьях об «анти-интеллектуальных» движениях, атакующих институты образования. Но это не особенно считается с тем, какое апокалиптическое послание он предлагал. Потому что Вэнс и эта Новая правая когорта, которая в основном настолько хорошо образована и начитана, что её проблемой часто становится то, что они слишком ботаники, чтобы стать эффективной силой в массовой политике, не анти-интеллектуальна. Вэнс сам по себе интеллектуал, даже если сейчас он не играет эту роль по телевизору. Но он считает, что наши университеты наполнены людьми, которые структурно, лично и финансово заинтересованы в том, чтобы выставлять американскую культуру как расистскую и злую. И он готов пойти на многое, чтобы их побороть.
Ярвин и Лоренсон выскочили из толпы под всё ещё звучащие аплодисменты. Они смеялись и, кажется, выпили немного вина. «Никсон, Никсон!» — повторяла Лоренсон, всё ещё смеясь. Я не мог понять, рада она была или в ужасе.
Спустя несколько часов я обнаружил Вэнса стоящим возле бара в окружении молодых фанатов. Я подошёл к ним. Он спросил моё мнение о его речи и предложил найти место, чтобы поговорить.
Он попросил меня выключить диктофон, чтобы мы смогли открыто поговорить. Я с сожалением согласился, потому что эта беседа раскрыла человека, который, по моему мнению, в ближайшие годы будет невероятно влиятельным в нашей политике, даже если он проиграет на голосовании в Сенат, что мы оба считали возможным.
Она также раскрыла в нём человека не в лучшем положении, который считал, что мы находимся в переломном моменте истории Америки. Он не хотел описывать его мне под запись. Но он уже говорит о нём публично, так что вы и сами можете его найти.
Той ночью я поднялся в свой номер и послушал интервью Вэнса на подкасте Джека Мёрфи, большого бородатого главы группы «Лиминального ордена». Мёрфи спросил у Вэнса, как он предлагает избавиться от класса лидеров Америки.
Вэнс описал два возможных варианта, которые представляют многие Новые правые: наша система либо естественным образом развалится, либо великий лидер присвоит полу-диктаторскую власть.
«Есть один парень по имени Кёртис Ярвин, который много чего написал об этом», — сказал Вэнс. Мёрфи фыркнул с пониманием. «Так что в целом единственная опция — это признать, что всё это само развалится», — продолжил Вэнс. «И задача консерваторов сейчас в том, чтобы сохранить как можно больше» в ожидании «неизбежного коллапса» нынешнего порядка.
«Я считаю, что мы должны отобрать институты у левых, — сказал он. — И обернуть их против левых. Мы должны провести что-то вроде программы де-Баасификации, де-прогрессивизации».
«Думаю, Трамп снова выдвинется в 2024 году, — сказал он. — И я думаю, что Трамп должен это сделать. Если бы я мог дать ему один совет, то он был бы таким: увольте каждого средневекового бюрократа, каждое должностное лицо в административном государстве, замените их своими людьми».
«И когда суды вас остановят, — сказал он, — встаньте перед страной и скажите... — он процитировал Эндрю Джексона, бросающего вызов конституционному порядку, — что главный судья вынес своё решение. Позвольте ему привести его в жизнь».
По сути это было описание переворота.
«Мы находимся в позднем периоде республики, — позже сказал Вэнс, упоминая распространённое представление новых правых об Америке как о Риме в ожидании Цезаря. — Если мы будем бороться с этим, нам придётся довольно сильно разбуяниться, зайти довольно далеко и отправиться в места, которые сейчас некомфортны для многих консерваторов».
«Действительно, — сказал Мёрфи. — В моём кругу общения часто всплывает слово „внеконституционный“».
Я попросил у Вэнса сказать мне под запись, что бы он хотел, чтобы поняли американцы, считающие, что он предлагает фашистский захват Америки.
Он искренне ответил. «Я думаю, что культурный мир, в котором вы действуете, невероятно предвзят», — сказал он. Предвзят против его движения и «его лидеров, меня, в частности». Он призвал меня сопротивляться этой тенденции, которая, по его мнению, была продуктом того, что медиа ведут нас к бездушной дистопии, в которой никто не хочет жить. «Этот импульс, — сказал он, — фундаментально служит тому, что гораздо хуже, как в самых страшных кошмарах, всего, что вы видите здесь».
Он посмотрел на меня с мольбой во взгляде, будто говоря, что он больше на стороне людей, которые читающих Vanity Fair, чем большинству из вас может показаться.
Если то, что он делает, сработает, сказал он, «это будет значить, что мой сын вырастет в мире, в котором его маскулинность — его поддержка своей семьи и сообщества, его любовь к своему сообществу — будет более важна чем то, нравится ли она ёб*ному McKinsey».
На этом мы закончили, и группа молодых ребят, которая хотела поговорить с ним, тут же расселась на диванах. Они всё приносили напитки и там было много дурных сплетен. Я помню, как в один момент подумал, насколько странно то, что, будучи мужчинам за 30, Вэнс и я были значительно старше почти всех людей здесь, которые считали, что организовывают борьбу за перемены в человеческой истории, и теперь планировали напиться.
На следующее утро я в ужасном состоянии натянул штаны и толстовку и попытался выбраться из отеля без необходимости с кем-либо разговаривать. Я отдал сотруднику гостиницы свой талон, огляделся и обнаружил Вэнса и Ярвина в ожидании своих машин. «Как вы себя чувствуете?» — спросил Ярвин. Вэнс был тоже одет в худи и выглядел так же, как я себя чувствовал. «Ужасно, — сказал он. — Нехорошо».
Ярвин спросил, что я обо всём этом думаю. Я ответил, что мне понадобится время, чтобы это выяснить. Мы пожали руки, и они помахали мне, когда я садился в свою машину, и все мы вновь заняли привычные места в батарее битвы в американских информационных войнах.
