От Холодной войны к Гибридной войне (часть 3)

Россия и Украина

В новом способе построения империи было сразу несколько крупнейших проблем, делавших всю конструкцию изначально неустойчивой, и закладывавшей в нее гигантские структурные риски.

Самым простым из нее было размер «буфера». Буферные государства Рима никогда не превышали размеров корочки на горящей границе. Но Европа (вместе с Россией) — это 13 тысяч км от Лиссабона до Владивостока. И это 650 млн человек — против 350 млн граждан Америки.

Возникал вопрос: где остановить экспансию и включать ли в новую архитектуру безопасности Россию?

Хорошего ответа на вопрос не было. Если включить Россию в эту архитектуру, то была опасность, что рано или поздно Россия придет в себя, станет слишком существенным центром притяжения и опрокинет всю конструкцию, как айсберг. При этом главной опасностью была даже не Россия сама по себе. Главной опасностью был стратегический союз России с Германией и раздел между ними Европы. Мы без преувеличения можем сказать, что с конца 19 века такой союз был страшным ночным кошмаром еще для Британии.

Если же Россию в архитектуру не включать, то было ясно, что рано или поздно войны не избежать. Плюс для США был в том, что эта война велась бы на территории буферного государства, как и положено, и желательно такого буферного государства, которое само не составляет часть «исторической Европы». На роль такого государства с самого начала идеально подходила Украина.

Вот как в 1997 году Бжезинский изложил такую позицию в своей «Великой шахматной доске». Цитирую: «Украина, новое и важное пространство на евразийской шахматной доске, является поворотной точкой геополитики, ибо само её существование как независимого государства способствует трансформации России. Без Украины Россия перестаёт быть евразийской империей».

«Если Москва вернёт себе контроль над Украиной с её 52-миллионным населением, значительными ресурсами и выходом к Чёрному морю, Россия автоматически снова обретёт необходимые условия, чтобы стать могущественной имперской державой, охватывающей Европу и Азию», — продолжал Бжезинский.

«Крайне важно, чтобы в Евразии не появилось соперника, способного доминировать в Евразии и, таким образом, бросить вызов Америке». «Выражаясь терминологией, которая возвращает нас к более жестокой эпохе древних империй», «три главных императива имперской геостратегии заключаются в предотвращении сговора и поддержании зависимости вассалов в том, что касается безопасности, поддержании покорности, защите данников и предотвращении объединения варваров».

Вот, собственно, это и есть кратчайшее изложение той стратегии, которой Запад (то есть США и вассализированная посредством НАТО Европа) и вели относительно государства-обрубка, оставшегося после распада СССР. Предотвращение объединения варваров — то есть России и Украины в первую очередь.

Консолидировать Восточную Европу, окружить Россию кольцом маленьких враждебных государств. И ключевое место в этом действительно занимала Украина. Все остальное — национал-деколонизаторы, щедрое финансирование украинского BLM и прочих — было частным случаем этой задачи.

Сразу заметим две вещи: то, что изложил Бжезинский, и стало политикой США еще с 1991 года. При этом благо самой Украины, (как и благо Боснии) не принималось в расчет. Украина являлась орудием.

Напомним, что Украина стала независимой в первый раз не в 1991 году. В первый раз это произошло в 1918 году, согласно подписанному большевиками Брест-Литовскому договору, который вообще был прообразом Версаля и одной из важных вех на пути национального дробления империй.

Однако тогда британские и американские историки не отнеслись всерьез к договору, давшему Украине независимость. Так, британский историк Вилер-Беннет в 1930-х годах охарактеризовал Брестский мир как «беспрецедентное и не имеющее аналога унижение в современной истории».

Вскоре после Второй мировой войны первый историк Второй Мировой Эмиль Ширер писал об этом договоре так: «Он лишил Россию территории, немного меньшей, чем Австро-Венгрия и Турция вместе взятые, с 56 миллионами жителей, что составляло 32% всего населения; трети железнодорожных путей, 73% железной руды, 89% добычи угля; и более 5000 фабрик и промышленных предприятий».

Патрик Бьюкенен в 2006-м году отзывался об этом мире так: «В Брест-Литовске Берлин лишил Российскую империю.... Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши, Украины, Белоруссии и Кавказа. Треть населения царской России, половина ее промышленности, три четверти ее железной руды, девять десятых ее угольных шахт исчезли, и нация была вынуждена выплатить контрибуцию в шесть миллиардов марок».

Иначе говоря: с 1918 года и по сей день западные (никакие не российские) историки называли Брест-Литовский мир позорной филькиной грамотой, которую ни одно уважающее себя государство не стало бы соблюдать.

Мы уже задавали в начале статьи вопрос: как так получилось, что Брест-Литовский договор, отторгавший от России Украину — это филькина грамота, которую ни одно уважающее себя государство не должно соблюдать, а административные внутренние границы СССР, по которым распался СССР в 1991, — это священные установление, нарушение которых есть международная агрессия, военное преступление и геноцид?

Ответ на этот вопрос содержится в книге Збигнева Бжезинского. Украина образца 1918 года становилась германским буферным государством. Поэтому в 1918 году ее независимость была филькина грамота. Украину 1991 года можно было сделать американским буферным государством. Поэтому всякое покушение на ее границы, включая Крым, было агрессия и международное преступление.

А тот факт, что это буферное государство с 2004-го и особенно с 2014-го года ведет в отношении своего русскоязычного большинства и единственной мировой, имевшейся в нем культуры (то есть русскоязычной), ту же самую политику, которую поляки вели против немцев в Данцигском коридоре или чехи в Судетах, — это были просто особенности внутренней политики, над которыми метрополия (США) были формально не властны.

Неформально же они служили ее главным источником, всячески поощряя украинских национал-деколонизаторов через системы грантов и НКО. Такая система служила впечатляющим источником «мягкой силы». Она создавала условия, при которых национал-активисты, являясь меньшинством, диктовали свою волю политикам и большинству. Она создавала у национал-активистов обманчивое впечатление, что они пользуются полной поддержкой США, в то время как в случае сложностей их можно было списать, как пассив.

Она создавала у политиков обманчивое впечатление, что требования национал-активистов и есть требования США — в то время как США в любой момент могли сказать, что они ничего такого не требовали, это было всего лишь требование украинского гражданского общества. И, наконец, они уверенно вели дело к войне, ибо главной особенностью требований украинских национал-активистов, как и ХАМАСа, было то, что они были заведомо невыполнимы.

Россия могла бы только приветствовать многонациональную и мультикультурную Украину, в которой каждый регион говорит на своем языке. Россия бы с пониманием отнеслась, если бы западные части Украины, никогда не бывшие в составе Российской империи, решили объявить о своем уникальном национальном пути. Но национал-активисты требовали другого.

Они требовали, чтобы страна, явившаяся бенефициаром экспансии Российской империи/СССР на Запад, считалась «жертвой» этой экспансии, чтобы территории, принадлежавшие когда-то Турции, Крымскому ханству, и Орде, были объявлены «исконно украинскими», а проживающее на этой территории русскоязычное большинство было либо этнически вычищено, либо перевоспитано в духе политического украинства.

Это было масштабное переписывание истории в лучшем духе CNN и ХАМАС. Такие переписывания случались довольно часто: история, в сущности, вся состоит из подобных переписываний. Но чтобы переписать историю таким образом, одних НКО мало. Для этого в нужны танки и дивизии. Дивизий у Украины не хватило.

Территории, вошедшие в состав Украины в 1991 году, никогда не были «колониями» Российской империи. Они были ее интегральной частью. Но, по иронии судьбы, теперь Украина становилась колонией Запада — причем колонией в худшем, неомарксистском значении этого слова.

Это была буферная страна, которую было не жалко потратить. Страна, элиту которой, как индейцев, по выражению Алексея Арестовича, наняли для войны с Россией. Страна, которая, — по выражению другого замечательного украинского политического философа, Павла Щелина, — управлялась через внешний общак.

А любая страна, управляющаяся через внешний общак, рано или поздно превращается в ХАМАС. Ее элита не стремится победить. Ее элита стремится эксплуатировать роль жертвы, потому что жертве дают денег и потому что жертве все позволено.

Победить в войне с таким настроем довольно сложно — особенно если реальные хозяева колонии/буферного государства и не собирались никогда за него впрягаться. С их точки зрения, это был одноразовый дрон, предназначение которого и состояло в том, чтобы безопасным для метрополии образом его потратить.

В рамках того стратегического решения, которое было принято США, конфликт России с одним из окружающих ее буферных враждебных государств был неизбежен. Он вытекал из самой природы процесса.

Но, что еще важнее, значительное количество американских политиков и экспертов категорически выступали против такого решения. Они указывали, что наилучшая стратегия — это кооптировать Россию внутрь новой архитектуры безопасности.

Джон Гэддис, друг и соратник Джорджа Кеннона, в 1998 году опубликовал в NYT статью, в которой приводил в пример Германию и Японию, которым после 1945 года протянули руку помощи и не стали их добивать. Гэддис считал, что относительно России надо сделать то же самое, и жаловался, что в Госдепе царит другое настроение. «Расширение НАТО, — хвастались его собеседники из Госдепа, — раз и навсегда продемонстрирует, что русские никогда не были и никогда не станут частью европейской цивилизации».

Ровно таких же взглядов придерживались Джеффри Сакс и Джон Меершаймер. Ровно то же самое писал в 2006-м году Патрик Бьюкенен, неоконсерватор и советник Рейгана.

«Так же, как Чемберлен дал Польше военную гарантию, которую он смог оплатить, так же и США начали выдавать военные гарантии НАТО шести нациям Варшавского договора, трем странам Балтии и, вскоре, Украине и Грузии. Если к власти в Москве придет враждебный режим и снова займет эти страны, нам придется объявить войну. Но, вне зависимости от того, насколько мы ценим новую свободу Литвы, Латвии и Эстонии, их независимость не есть часть жизненно важных интересов США, и никогда ей не была. И перспектива утрата их независимости не может оправдать войну с ядерной Россией», — писал Патрик Бьюкенен. Как и британцы перед нами, США достигли стадии imperial overstretch, — они перерастянули себя. «Если две или три долговые расписки, которые мы выдали, будут предъявлены к оплате, то банкротство США будет очевидно всему миру».

Противниками расширения НАТО, которые предупреждали о грядущей катастрофе, были, советник Буша-старшего по национальной безопасности и его друг генерал Брент Скоукрофт; министры обороны Билла Клинтона Лес Аспин и Уильям Перри; его посол в России Томас Пикеринг; Джордж Кеннан и его соперник Пол Нитце, специальный советник Рональда Рейгана.

Против был Роберт С. Макнамара, министр обороны США во время Вьетнамской войны, бывшие директора ЦРУ адмирал Стэнсфилд Тернер и Роберт Гейтс, впоследствии занимавший пост министра обороны при президентах Джордже Буше-младшем и Бараке Обаме; Джек Мэтлок, предпоследний посол в СССР; сенаторы Дэниел Патрик Мойнихэн, Джон Уорнер, Сэм Нанн, Билл Брэдли и Пол Уэллстоун; Ричард Пайпс и уже упоминавшийся Эдвард Люттвак; а также председатель Объединённого комитета начальников штабов генерала Джона Шаликашвили.

Но одним из самых главных противников расширения НАТО был не кто иной, как Джордж Кеннон, архитектор всей концепции сдерживания СССР. «Расширение НАТО станет самой судьбоносной ошибкой США за все время после Холодной войны. Я не вижу в нем ничего, кроме как новой холодной войны, которая, вероятно, кончится горячей и концом попытки создать работающую демократию в России. Я также вижу тотальный, трагический и ненужный конец приемлемого взаимодействия этой страны и остальной части Европы», — писал Кеннан в The New York Times в феврале 1997.

В своем интервью Томасу Фридману он высказался еще резче. «Наши разногласия во время Холодной войны были с Советским режимом, — сказал Джордж Кеннан, — и теперь мы поворачиваемся спиной к тем самым людям, которые произвели самую великую бескровную революцию в истории, свергнув советский режим».

Иначе говоря, экспансия НАТО, согласно Кеннану, подтверждала самые страшные опасения российских евразийцев. А именно, что США враждебны не советскому режиму, а России, как таковой, в силу самого факта ее геополитического существования, — и в таком случае самороспуск России в 1991 и обнуление трехсот лет ее имперской экспансии было несмываемым грехом и катастрофой эпических масштабов, учиненных ее ослепленной светом Запада и распропагандированной радио «Свобода» элитой. Великая держава добровольно пожелала стать колонией Запада и самораспустилась. За это о нее вытерли ноги.

Итак, как мы видим, в 1994-1997 годах в американском истеблишменте шел ожесточенный стратегический спор по поводу расширения НАТО. Одна партия — мы можем назвать ее условно партия Кеннана — доказывала, что НАТО расширять не нужно, а вместо этого нужно кооптировать Россию в общий равный мир, в условный «Полдень XXII век». Другая партия — назовем ее условно партией Бжезинского, наоборот, считала, что Россию, пока она находится в слабом состоянии и является клиентом США, надо уничтожить. Пользуясь исторической возможностью, ее надо окружить кольцом враждебных буферных государств, и, когда Россия рано или поздно среагирует, назвать это «реваншизмом», «империализмом», и добить, как Германию после Второй Мировой.

Заметим при этом, что обе стороны были согласны в одном. И та, и другая не сомневалась, что расширение НАТО приведет к столкновению с Россией. Несогласие было только в том, хорошо ли такое столкновение или плохо. Одна сторона считала, что Россия и так уже достаточно потеряла и надо довольствоваться малым и включить ее в сложившийся миропорядок. Другая сторона считала, что Россию надо зажать в углу и добить.

Удивительным образом в этой дискуссии не участвовал ни один российский либерал. Все, как один, они писали, что расширение НАТО никак не угрожает России и что думать обратное — это бред ретроградов и шовинистов.

Как можно объяснить, что та проблема, которая так волновала Джорджа Кеннана, Патрика Бьюкенена и Джона Шаликашвили, совершенно не волновала Анатолия Чубайса или Альфреда Коха?

Ответ, к сожалению, довольно печален. Российское реформистское правительство в этот момент находилось в клиентских отношениях с США. Это была до определенной степени компрадорская администрация (как в Украине сейчас) — и, как и всякая компрадорская администрация, она улавливала сигналы, исходящие от начальства, и транслировала их ярче и преданней, чем само начальство. Российские реформаторы и либеральные СМИ не обсуждали проблему расширения НАТО по той же причине, по которой сейчас российские грантовые медиа рабски воспроизводят самые крайние нарративы европейской бюрократии, даже такие, которые не пользуются особой поддержкой в Европе.

И об этом можно только пожалеть. Ведь если бы в 1994-1996 году чиновники Ельцина выразили бы протест по поводу расширения НАТО, и если бы эту проблему обсуждали либеральные СМИ, то позиция Кеннана и Бьюкенена нашла бы куда больше поддержки. Они могли бы сказать: «Смотрите, мы теряем поддержку в России уже сейчас, даже среди демократических сил». Вместо этого победила позиция Бжезинского, потому что искушение было почти непреодолимым. Довольно сложно удержаться от искушения добить противника, если противник лежит и говорит: «Хи-хи, я очень хочу, чтобы меня добили. Это мое сокровенное гражданское желание».

Попытки России вступить в НАТО

Разумеется, это наивное благодушие либерального российского лагеря не распространялось на тех, кто принимает решения — то есть на президентов.

Российские власти — и, более того, Горбачев — тоже понимали опасность такого положения дел и предпринимали неоднократные попытки вступить в НАТО.

Первое такое предложение выдвинул еще Горбачев. 18 мая 1990 года в беседе с госсекретарем Бейкером он сказал, что все проблемы бы решились приемом СССР в НАТО. Бейкер ушел от темы.

Тогда же этот вопрос поднял Ельцин. Еще до распада СССР Ельцин предложил, чтобы РСФСР, которую он только-только возглавил, вступила в НАТО. Строго говоря, это предложение, учитывая, что СССР был гегемоном Варшавского договора, было полноценной госизменой. Ельцину отказали, и ему пришлось вытягивать коврик власти из-под ног Горбачева другим инструментом — не с помощью НАТО, а с помощью Кравчука.

В 1994 году Ельцин снова попросился в НАТО, и тогда было принято решение его обмануть. Госсекретарь Кристофер сказал Ельцину, что в Вашингтоне приняли решение, что НАТО вообще потеряет значение, а будет создана другая организация — «Партнерство во имя мира», и туда-то Россию возьмут. От радости Ельцин чуть на заплакал на плече госсекретаря США. «Как вы это прекрасно придумали!» — воскликнул он.

Важно подчеркнуть, что это был именно обман. Речь не шла о задумке, которая могла осуществиться, но по какой-то причине не выгорела. «Партнерство во имя мира» с самого начала задумывалась, как фальшивка для обмана Ельцина. Целью было именно расширение НАТО, то есть то, что не кто иной, как сам Джордж Кеннан, архитектор всех мер по сдерживанию СССР, называл «стратегической ошибкой эпических пропорций».

Первое, что попытался сделать Путин, — вступить в НАТО. В 2000-м году он предложил это Биллу Клинтону. Клинтон ответил отказом. Путин не отчаялся. Вскоре выборы выиграл Джордж Буш, а после этого случилось 11 сентября. Владимир Путин был первым главой государства, который позвонил Бушу и выразил соболезнование и готовность к сотрудничеству.

Сразу после этого — 3 октября — Путин приехал в Брюссель и посетил штаб-квартиру НАТО, главой которого тогда был лорд Робертсон. Путин снова предложил вступление России в НАТО. В ответ Робертсон, по словам очевидцев, сказал, что сначала для этого надо заполнить длинный формуляр, подойти по критериям. Кроме того, — сказал Робертсон, — на вступление в НАТО есть очередь. Есть страны, которые подали заявки раньше: Эстония, Литва, Латвия и т.д. России надо постоять в очереди.

По словам очевидцев, Путин стал белый, услышав такой ответ. В 2002 году Владимир Путин узнал, что, в отличие от России, Украину берут в НАТО.

У Путина и всего его окружения естественно возник вопрос: чем отличается Россия, которую не взяли в НАТО ни в 1996, ни в 2000, ни в 2001 году, — от Украины, которую приглашают в НАТО в 2002-м? Неужели Украина большая демократия, чем Россия? Даже Кеннан так не считал. В 1998 году он указывал, что «российская демократия так же, если не более продвинута, чем демократия любой из стран, которые мы подписались защищать от России», и в 2000 году это не успело измениться.

Сторонники расширения НАТО всегда указывали, что это личное дело любой страны — вступать в НАТО или не вступать. «Мы не можем запретить суверенной стране желать вступить в НАТО», — говорили они. Это совершенно верно: США не могут запретить суверенной стране желать вступить в НАТО. Но они могут ей в такой просьбе отказать — как они отказали России.

НАТО — это не та организация, членство в которой предоставляется автоматически после подачи заявки, — иначе бы в него давно вступила Россия. Это как с дорогим загородным клубом. Каждый может мечтать стать его членом, но предыдущие члены клуба вправе ему отказать. И если владелец дорогой недвижимости во Флориде увидит, что в клуб приняли всех его соседей, кроме него, а ему оказали, — то он не сможет не заподозрить, что руководство клуба по какой-то причине плохо к нему относится.

Чечня и Украина

Визит Путина в штаб-квартиру НАТО обернулся не только оскорбительным отказом.

Напомню, что он состоялся 3 октября 2001 года — буквально через три недели после теракта 11 сентября. В это время президент Путин вел войну в Чечне и был недоволен тем, что США если впрямую и не помогают чеченским сепаратистам, как они делали это в Боснии и Косово, то, во всяком случае, спокойно принимают Аслана Масхадова в США, — в тот самый момент, когда его вице-президент Ваха Арсанов публично объявлял джихад против США и вносил президента Клинтона в «черный список шариата» за «преступления против мусульман».

Сразу после 11 сентября Путин предложил президенту Бушу новую стратегию «совместной борьбы с терроризмом», которая должна была прийти на место прежней практики США в Афганистане и Югославии — когда исламские террористы использовались как прокси для ослабления СССР или Сербии.

Однако не тут-то было. Поблагодарив Путина за поддержку войны с террором, лорд Робертсон тут же заявил, что он приветствует «мирное разрешение» конфликта в Чечне. К нему присоединились комиссар ЕС Крис Паттен, Хавьер Солана.

А вскоре к ним присоединился и сам президент Буш. Во всяком случае, как сообщила публично советник по национальной безопасности Кондолиза Райс во время брифинга 21 октября 2001 года, он на личной встрече с Путиным вскоре после 11 сентября заявил, что «международный терроризм» «не должен быть используем как предлог для угнетения меньшинств, и что очень важно иметь политический диалог в местах наподобие Чечни».

Таким образом, в ответ на предложение Путина объединиться в борьбе с исламским терроризмом ему предложили закончить миром войну в Чечне.

Напомню, что это произошло перед вторжением США в Афганистан, а затем в Ирак. Получалось, что США после 11 сентября имели ради соображений национальной безопасности право вторгнуться в суверенную страну, какой бы скверной она ни была. Но вот Россия не имела права сражаться с террористами и сепаратистами на своей территории и должна была каким-то способом прямо во время войны отделить одних от других. При этом, разумеется, ей никто публично прекратить войну не приказывал. Она должна была сама чутко уловить требование Большого Брата, капитулировать перед ними и создать на этой территории анклав наподобие Боснии или Косово.

По странному совпадению, в 1998 году главой всех восточно-европейских программ и вице-президентом NED стала Надя Дюк, отца которой The Atlantic Council стыдливо описывал как «хорунжего в УПА», который «бежал от советских преследований». Приход Нади Дюк, супруги президента Freedom House, на роль главы всех восточноевропейских программ NED, совпал с принятием стратегии Бжезинского о «разделении варваров» и превращения Украины в Анти-Россию.

А в 2004 году в NED пришла будущая преемница Нади Люк Мирьям Ланской. В 2010 году Мирьям Ланской выпустила книгу в соавторстве с Ильясом Ахамадовым — одним из боевиков Басаева, который впоследствии стал министром иностранных дел в правительства Масхадова.

Предисловие к книге написал Збигнев Бжезинский. В книге выражалось сожаление, что США упустили возможность построить на территории Чечни умеренную мусульманскую демократию под эгидой ООН. Семья Бжезинского вообще опекала Ахмадова. В 2004 году племянник Бжезинского опубликовал о нем хвалебную статью в The Washington Post.

Статья называлась Surrealpolitik. Она вышла за две недели до Беслана, ответственность за который взял на себя бывший босс главного героя статьи, и по понятной причине подверглась резкой критики. Это не смутило Меттью Бжезинского, и 20 марта 2005 года он переопубликовал ее. «К несчастью для Ахмадова, главой самого смертоносного чеченского джихадистского движения является его бывший друг и босс, Шамиль Басаев, человек, который в своем обращении в сети принял на себя ответственность за убийство более 300 человек, большей частью детей, в Беслане», — писал Меттью Бжезинский, продолжая указывать на поддержку, которой Ахмадов пользуется у госсекретаря Мадлен Олбрайт и сенатора Маккейна, и сокрушаясь о том, что Беслан дал Путину предлог для беззаконного преследования умеренных чеченских исламских демократов.

По какой-то роковой случайности, все эти взгляды американских неоконов на войну в Чечне стали также взглядами российской прогрессивной общественности. Война в Чечне была позором. Русским там делать было нечего. Чечне следовало немедленно предоставить независимость. Борьба за свободу — это было очень романтично. Никаких терактов чеченцы не совершали, а если и совершали, то это были агенты ФСБ среди них, или это происходило в ответ на невыносимые преступления федералов, о которых первым делом и должен был думать каждый россиянин.

Даже сразу после «Норд-Оста» Виктор Шендерович в своей программе первым делом заявил, что теракт был «платой за выбор России трехлетней давности». «Это страшно по-нашему — зафигачить в борт шар, и страшно удивиться, когда отскочит, — сказал Виктор Шендерович. — Мы же войну для них затевали, а не для себя, для себя мы совсем другое имели в виду, рейтинг для ВВП, затевали национальную гордость расчесать — а кровь имелась в виду исключительно чеченская».

Словом, в отношении войны в Чечне и западная правящая элита, и российская оппозиционная прозападная интеллигенция вели себя одинаково, — и так же, как сейчас BBC по отношению к войне в Газе. И те, и другие настаивали, что России нечего делать в Чечне и что осознание этого должно стать мудрым моральным решением самой России, если она хочет быть частью Европы.

В этом не было бы ничего странного, если бы в Украине в это время не развивались совершенно другие процессы. В самом деле, было бы разумным, если бы та же самая мягкая сила, которая советовала России оставить в покое Чечню, советовала бы Украине осуществить федерализацию во избежание внутринационального конфликта и признать права русского языка, на котором исторически существовала вся культура и цивилизация Украины.

Однако дело обстояло ровно наоборот. В то время как в России прозападные активисты требовали немедленно отпустить Чечню, в Украине прозападные активисты требовали деколонизировать Украину и устроить в ней Культурную революцию как условие ее допуска в гуманную Европу.

Таким образом, партия Бжезинского победила полностью и абсолютно. Согласно новой доктрине, США имели право вторгаться в Ирак, если считали его режим угрозой национальной безопасности.

Но вот Россия не имела права воевать в Чечне. Чечне было лучше стать умеренной мусульманской демократией под эгидой ООН. Причем, в отличие от Косово, это торжество умеренной мусульманской демократии должно было произойти не путем непосредственных бомбардировок российских империалистов. Оно должно было произойти путем, прежде всего, вмешательства самого «российского гражданского общества», щедро опекаемого NEDом, проливающим слезы над судьбой Чечни.

По какой-то роковой случайности, западные НКО ничего не могли сделать с активистами, требующими превратить Украину в Галичину от реки и до моря. Это была внутренняя гражданская позиция самих активистов. Они могли только способствовать ее проявлению путем выдачи грантов и проведения семинаров.

Но вот в России у тех же самых западных НКО и политиков находились неформальные методы воздействия на прозападную аудиторию, и в результате этих неформальных методов российские прозападные журналисты и политики после каждого теракта писали о страданиях в Чечне.

Доктрина Монро для России

Тут надо подчеркнуть, что требования президента Путина были всегда очень просты. В начале 2000-х годов он хотел видеть Россию частью Европы и НАТО, потому что в этот момент казалось, что другой исторической альтернативы нет. Другой исторической альтернативой была судьба Югославии или Ирака. Но при этом он требовал, чтобы его партнеры признали в качестве зоны стратегических интересов России все страны бывшего СССР, за исключением стран Балтии.

Не больше — но и не меньше. Это были очень умеренные требования, если учесть, что США, например, всегда включали в зону своих стратегических интересов всю Южную и Северную Америку — т. н. доктрина Монро. Коммунизация Кубы была, конечно, нарушением доктрины Монро, и, как мы уже говорили, расширение НАТО можно рассматривать как симметричный ответ.

Как мы видим, США включали в зону своих стратегических интересов даже Ближний Восток, расположенный за тысячи километров от их границ. Но признание бывших частей Российской империи/СССР зоной стратегических интересов России было, с точки зрения нового гегемона, империализмом и неслыханным вызовом. «Русские никогда не были и никогда не станут частью европейской цивилизации», — говорили собеседники Гэддиса.

Само по себе стремление России вернуть себе пусть виртуальный контроль над ее историческими территориями не могло подорвать мощь НАТО или ЕС. В значительной степени оба союза были созданы именно под этот грядущий военный конфликт.

Россию, если она будет вести себя неправильно, ждала судьба Югославии или Ирака. Любая попытка вернуть с помощью военной силы контроль над территориями, которые были отторгнуты «мягкой силой», должна была стать шагом в бездну.

Такая попытка должна была кончиться международной изоляцией России, потом разгромом агрессора силами буферного государства. А потом военное поражение должно было привести к возмущению гражданского общества, падению режима и дальнейшему дроблению страны на части. Такой сценарий минимизировал вероятность применения ядерного оружия. Он стал бы впечатляющей политикой демонстрации «мягкой силы» и гибридных операций.

Однако в реальности ситуация оказалась другой. Если в 1997 году, когда принималось окончательное решение о расширении НАТО, победа Запада казалась абсолютной, то к 2025 году ситуация изменилась. Она изменилась прежде всего потому, что сам Запад стал превращаться в совок. И его собственные политические элиты стали применять против своих конкурентов те самые разрушительные инструменты, которые так хорошо срабатывали в Восточной Европе.

НКО

Прежде всего это касалось НКО. Такой инструмент, как мягкая сила, оказался слишком соблазнительным и мощным, чтобы применять его только в Сербии или Грузии. Из средства, применяемого для коррекции режимов за рубежом, он быстро превратился в средство, которым пользуются активисты в ключевых государствах метрополии.

В короткое время и в США, и в старой Европе сложилась целая экосистема НКО, которые специализировались на помощи угнетенным и обиженным, и эти угнетенные уже не были боснийские мусульмане или демократически настроенные соратники Басаева. Угнетенным или ущемленным в своих правах теперь был любой, кто чувствовал себя таковым. Он был жертва, а жертве было все позволено и жертва всегда была права.

В короткий срок, наряду с бюрократией, в США и Европе сложилась система активистократии. Активисты, которых никто не избирал и которые назначили сами себя «представителями гражданского общества», всем навязывали свои хорошие интенции, но не отвечали за последствия своих действий. Они защищали жертв, и, странное дело, — чем больше они их защищали, тем больше этих жертв становилось.

«Цветные революции» стали происходить по всему западному миру. Классическим примером такой цветной революции можно назвать выборы в США в 2020 году, когда кандидат, уже тогда страдавший деменцией и не выходивший из подвала, был навязан нации активистами и прессой.

Технология «биодеградации», изобретенная Штази, возродилась в «культуре отмены», а бюрократия, которая всегда заинтересована в том, чтобы забрать у того, кто производит, и отдать тому, кто не производит, стала естественным союзником активистов.

Абсолютное Добро

Вторая проблема, которая встала перед новым мировым порядком, заключалась в том, что он, как и его первый вариант, реализуемый Сталиным в 1920-1950-х годах, был полностью основан на идее морального превосходства его носителей.

Все войны, которые он вел, были войнами Абсолютного Добра против Абсолютного Зла. Сынов Света против Сынов Тьмы. Все цветные революции вели к Свободе. Все свергнутые диктаторы отстаивали Рабство. В этом смысле USAID был верным наследником своего предшественника — Коминтерна. Воины Света были на Правильной Стороне Истории. Само представление о том, что за той или иной избирательной кампанией или войной стоит циничный политический расчет, а не Высокий Моральный Долг, было фашизмом и обличало в его носителей патриархального сексиста и нациста.

Не случайно USAID начал черпать свои моральные корни во Второй Мировой. Все происходящее воспринималось как ее продолжение. Противник всегда был Гитлер. Союзники всегда были Антифашисты.

Это, собственно, и делало «мягкую силу» инструментом гибридной войны, стоящим «авианосной группы».

Проблема заключается в том, что — как и с коммунизмом — такой способ гибридной войны требует абсолютной убежденности не только самих активистов, но и прежде всего тех, кому их активизм адресуется.

Убедить рядовую публику, что союзники бен Ладена, торгующие героином и человеческими органами, — это и есть Воины Света, которых американские бомбардировщики должны спасти от геноцида со стороны нового Гитлера — Милошевича, еще удалось, потому что Балканы далеко, и кто их там знает.

Но с течением времени Сыны Света появились в большом количестве не в каких-то неведомых далях типа Косово, но прямо на улицах Манхэттена. Они громили магазины во имя потомственного наркомана Флойда, кричали Defund the Police, радовались убийству Чарли Кирка, громили ядерную энергетику и сжигали книги.

Продолжатели дела бен Ладена в Косово наводнили улицы европейских городов, требуя введения шариата и обещая перерезать всех неверных, и оказалось, что это тоже Сыны Света, что цитировать их обещания — это фашизм (их надо не замечать, потому что они жертвы, а жертва всегда права), и за этот фашизм сажают в Британии на срок больший, чем изнасилование.

Со всей конструкцией стало происходить то же, что в СССР. СССР рухнул не из-за экономики. СССР рухнул из-за того, что элита, распропагандированная, между прочим, в результате удачной гибридной войны, перестала верить в построение коммунизма, в основном потому, что могла наглядно сравнить полки магазинов в СССР и полки на Западе.

Экономика

И вот последнее, пожалуй, было самое главное. Пока активисты пожирали, как метастазы, Запад изнутри, страны, не вошедшие в буферную зону, стремительно росли в экономике. Индия, Бразилия, Малайзия, Вьетнам — все они стремительно экономически развивались на фоне стагнации Запада, а Китай быстро начал обгонять не только Европу, но и США, и не только в том, что касается производства, но и в том, что касается высших технологий.

Мир, построенный на идее примата демократии, попросту стал проигрывать в экономическом и военном соревновании. Оказалось, что демократия — это когда политик стремится к максимизации лайков, и не думает дальше электорального цикла. Не потому, что он плох, а потому, что если он думает дальше, то его победит тот, кто стремится к максимизации лайков. Оказалось, что горизонт планирования авторитарных режимов может быть дольше.

Демократии выиграли у коммунизма; но они стали проигрывать тому, что можно назвать новым просвещенным абсолютизмом. Выигрывать стали те режимы, которые, сосредоточив в своих руках необъятную исполнительную власть, не плодили активистов и социально зависимых, а вместо этого уменьшали налоги, упрощали бюрократию и поощряли развитие технологий.

Это, в сущности, и был процесс, похоронивший первый вариант империи Добра — то есть Советский Союз. СССР претендовал на то, что его экономическая модель — самая совершенная. Но достаточно было сравнить полки магазинов в ГДР и ФРГ, чтобы понять, что это не так. В тот момент, когда Китай стал демонстрировать пример опережающего технического развития, активистократия и бюрократия оказались обречены.

Схватка России и Украины волею судьбы стала катализатором перемен.

США выиграли процесс доминирования в Европе и устроили из нее систему буферных государств. Но, парадоксальным образом, в результате Европа утратила свое прежнее значение. Взошла звезда Китая и Индии — двух стран, доля которых в мировом ВВП еще в 16-м веке составляла 60%. И не случайно сейчас президент США Дональд Трамп пытается переформатировать эту буферную систему. Его идея проста: Европа попросту не стоит столько, сколько США на нее тратят.