Экоактивизм: бессмысленный и беспощадный

Томатный суп на «Подсолнухах» Винсента Ван Гога в Лондоне, картофельное пюре на «Les Meules» («Стог сена») Клода Моне в Потсдаме, срыв выставки Porsche в Вольфсбурге и ложная пожарная тревога в Рейхстаге — всё это лишь малая часть выходок, устроенных различными группами климатических активистов за последнее время. Кажется, движение, наконец, нащупало формат протеста, громким эхом отдающийся в международных медиа.

Но акции стали не просто более заметными для широкой публики: они стали более частыми и более опасными. Greenpeace, Fridays for Future, Extinction Rebellion, Just Stop Oil и Letzte Generation— уже давно не хиппи и безобидные подростки. Это консолидированные политические движения со специфической этикой и конкретными целями. И нам необходимо понять, что ими движет, прежде, чем их деятельность станет ещё более радикальной.

Мы все умрём?

Несложно догадаться, что отправной точкой климатического активизма является манихейская вера в предполагаемый «научный консенсус» относительно антропогенного влияния на изменение климата. Однако, как и в любом другом деле, было бы глупо прислушиваться к голосам одних только активистов и избранных ученых, на которых те с чувством морального превосходства ссылаются. Глобальные проблемы имеют сотни, если не тысячи причин. Я не буду затрагивать вопрос реальности изменения климата, его существующих и несуществующих последствий, достоверности исследований, роли антропогенного фактора и способности человечества повернуть всё вспять. Я лишь скажу, что предпосылки зелёной идеологии не так однозначны, как пытаются убедить нас её адепты.

Во-первых, «научный консенсус» не гарантирует ни единогласия всех учёных, ни правоты согласных. Достаточно вспомнить о том, как во время недавней пандемии «консенсусно» были введены локдауны и обязательная вакцинация, приведшие к катастрофическим последствиям. И история знает много примеров таких общепринятых заблуждений. Так, в физике эфир «консенсусно» считался всепроникающей пространственной средой и даже исчерпывающе объяснялся волновой теорией света и математическими моделями, пока не был отвергнут учёными в конце XIX века. Во-вторых, заявленный консенсус в общем-то не такой уж и консенсус: стоит вспомнить хотя бы одно из череды открытых писем учёных, восставших против всеобщего климатического алармизма.

Так, норвежский физик и лауреат Нобелевской премии Ивар Гиевер выпустил в этом году «Всемирную климатическую декларацию» (WCD), подписанную более чем тысячей учёных и экспертов. Посыл декларации в следующем: наука о климате выродилась в дискуссию, основанную на идеологии, а не на здравой способности к самокритике, свойственной научному методу, а целью глобальной политики должно быть «процветание для всех» путем постоянного обеспечения надежной и доступной энергии, а не её уничтожение.

Против зелёного алармизма выступал вместе с 48 коллегами и один из первооткрывателей антивещества, итальянский профессор Антонино Зичичи, заявивший, что «ответственность человека за изменение климата неоправданно преувеличена, а прогнозы катастроф нереалистичны». С его точки зрения, «естественные изменения объясняют значительную часть глобального потепления, наблюдаемого с 1850 года».

Меня как политолога здесь скорее интересует политическое (и экономическое) измерение проблемы, ведь климатический кризис — проблема если не фактическая, то общественно-политическая. И здесь у экоактивистов и их более умеренных институализированных партнёров — зелёных партий — особое место.

Леворадикальные корни

Вы наверняка слышали фразу «Зелёные — как арбузы: зелёные снаружи, красные внутри»? Её автор, баварский политик и соратник Конрада Аденауэра Франц Йозеф Штраус подчёркивал этой запоминающейся формулой сходство риторики экологических движений с требованиями коммунистов. И действительно, если заговорить с рядовым экоактивистом о политике и экономике — можно почти всегда обнаружить под зелёной риторикой убеждённого марксиста.

Движения в защиту природы и спасения климата выросли из разношёрстных социальных движений, наследников 1968 года, — «новых левых», включавших в себя как неомарксистов франкфуртской школы, так и маоистов с троцкистами. Тогда к недовольству консервативными правительствами добавился экзистенциальный страх от интенсивного промышленного развития и его техногенных эффектов. В список грехов капитализма добавили разрушение окружающей среды.

Конечно, зелёная идентичность претерпела с тех пор значительные изменения, становясь более приемлемой для широких масс электората, а её многочисленные представители успели занять и нагреть правительственные кресла. Однако антикапиталистические корни движения заметны и по сей день.

За примером далеко ходить не придётся: Наоми Кляйн, популярный в Европе идеолог защиты климата и по совместительству критик капитализма, признаётся, что изначально её не интересовала проблема изменения климата, но она занялась этой темой, увидев потенциал для достижения своих политических целей:

Изменение климата может стать катализатором позитивных изменений... вырвать демократию из-под разрушительного влияния корпораций, заблокировать соглашения о свободной торговле и открыть границы для мигрантов.

Иначе говоря, с одной стороны, изменение климата — лишь симптом, а причина заключена в системе. С другой, изменение климата — это актуальный предлог для реализации своих идеологических целей.

В своей 700-страничной книге «Капитализм против климата» Кляйн делится с читателями исчерпывающим описанием целей движения:

— «значительно расширить общественное достояние» (национализировать частную собственность) и ввести «тщательно планируемую экономику».

— учредить «новые налоги и государственные программы занятости».

— запретить приватизацию и уничтожить «самую богатую и мощную отрасль, когда-либо существовавшую на Земле: нефтегазовую промышленность».

— ввести правительственные директивы о том, «как часто мы ездим, как часто мы летаем, доставляются ли наши продукты самолётом, рассчитаны ли вещи, которые мы покупаем, на длительный срок, и насколько велика наша квартира».

— увеличить государственные расходы.

Кляйн с надеждой смотрит в будущее, где «самые богатые 20% населения должны будут пойти на самые большие жертвы, чтобы добиться большего социального равенства»:

Наша экономическая система и наша планетарная система находятся в состоянии войны друг с другом, — пишет она — и поэтому нам необходимо революционное изменение экономической системы.

Со всем вышеизложенным без раздумий согласился бы любой социалистический функционер.

Шведский климатический активист Андреас Мальм, автор бестселлера «Как взорвать газопровод» и член социалистической партии, в свою очередь, готовит публику к гражданской войне за зелёное будущее. В ход пойдут, как понятно из названия книги, взрывы газопроводов и «расплющенные внедорожники».

Не отстают и Карола Ракете и Луиза Нойбауэр — самые известные деятели немецкого движения за защиту климата. Обе недавно опубликовали собственные книги по этой тематике. Чтобы положить конец изменению климата, пишет Нойбауэр, личного вклада отдельных индивидов, отказывающихся от традиционного потребления, будет недостаточно. Не следует оставлять на усмотрение отдельного человека решение вопросов о будущем. Напротив, «самые крупные источники выбросов СО2 должны быть не допущены на улицы и отключены от сети». Это уже не вопрос добровольности: планета в опасности, нет времени на уважение каких-то там фундаментальных прав человека.

Предполагается, что государство обеспечит соблюдение этой программы директивами и запретами. Авторы связывают эти требования с «вредными для климата привычками, будь то транспорт, производство энергии, промышленность или сельское хозяйство». Так свобода личности противопоставляется авторитаризму во имя надвигающегося кризиса, а государственная опека легитимизируется благородной целью.

Ракете развивает мысль о том, что должны появиться не только новые запреты, но и новые наказания! Она выступает за введение определения «экоцид» — разрушение природы экономическими факторами, как преступление против человечности — и, соответственно, за возможность преследования совершивших «экоцид» в судебном порядке.

Общий враг в обеих книгах один: современная экономическая система. Борьба с климатическим кризисом становится большим, чем просто борьба с глобальным потеплением. Она становится борьбой против капитализма и свободного рынка, либерализма и демократии. А люди, считающие защиту климата совместимой со свободным рынком, клеймятся враждебными оппортунистами. Поле дискуссии выжжено радикальным сциентизмом.

Экология при социализме

Приверженность климатических активистов плановым методам аллокации ресурсов и ставка на институт государства как защитника природы поразительна, если учесть экологические катастрофы, которыми до сих пор заканчивались эксперименты с плановой экономикой. И речь даже не про Чернобыль, повёрнутые вспять реки и высушенное Аральское море в СССР. К сожалению, у немцев есть «родной» пример — ГДР.

Несколько лет назад министерство энергетики США опубликовало оценки выбросов CO2 от использования ископаемых видов топлива, таких как уголь, нефть и газ, а также от производства цемента с 1950 по 1990 годы для обеих Германий. Согласно данным, хотя в 1950 году выбросы на душу населения всё ещё были довольно близки друг к другу, со временем выбросы в ГДР росли сильнее, чем в Западной Германии. В 1990 году на душу населения в Западной Германии выбрасывалось чуть менее 11,5 тонн CO2, а в Восточной Германии — более 19 тонн в год. Если считать выбросы по отношению к ВВП, результат ГДР выглядит ещё более удручающим. В 1989 г. на каждый пункт ВВП в ГДР было выброшено более чем в три раза больше CO2, чем в ФРГ. Так, неэффективное использование энергоресурсов в плановой экономике привело к тому, что в 1970-х и 1980-х годах выбросы CO2 на душу населения в стране были одними из самых высоких в мире.

Что касается загрязнения воздуха, то на технически устаревших электростанциях, работающих на буром угле, не хватало современных систем десульфуризации дымовых газов, поскольку промышленность ГДР не могла производить их самостоятельно, а СЕПГ опасалась, что страна станет зависимой от Запада в импорте технологий. В 1989 году ГДР эмитировала в 15 раз больше оксида серы на одного жителя, чем Федеративная Республика.

Опыт ГДР показал, что чрезмерная эксплуатация природных ресурсов и разрушение окружающей среды, вопреки пропаганде коммунистической партии, не являются специфическим феноменом якобы необдуманной максимизации прибыли в капиталистической системе. Очевидно, что в странах с рыночной экономикой, таких как ФРГ, экологические проблемы были и остаются, но демократическая и рыночная половина Германии защищала свою окружающую среду гораздо успешнее, чем социалистический сосед. Ситуация в Восточной Германии значительно улучшилась только после воссоединения.

Но современные идеологи зелёного движения эти факты благополучно игнорируют. И даже наоборот: восточногерманская практика, к примеру, многоразового использования бумажной упаковки, в действительности вызванная дефицитом, возводится сегодня в абсолют, как здоровая альтернатива обществу потребления.

Антизападничество

Зелёный антикапитализм — вообще одно из опаснейших заблуждений нашего времени. Современные проблемы и, самое главное, климатический кризис, с точки зрения ряда экологических идеологов, вызваны капитализмом, индивидуализмом и «неолиберализмом». Как раз всем тем, что сделало Запад великим. Конечно, критика этих концепций как корня проблемы интеллектуально несостоятельна. Например, Запад перешёл на ископаемое топливо не из злого умысла, а потому, что это способствовало интенсивному росту и резкому сокращению бедности. Кроме того, ископаемое топливо заменило древесину в качестве основного источника энергии и, таким образом, остановило вырубку лесов.

Тот факт, что развивающиеся страны также будут использовать уголь, нефть и газ до тех пор, пока им не станут доступны другие мощные, надёжные и недорогие источники энергии, юные борцы за климатическую справедливость упорно не замечают. Технологический прогресс и экономический рост как краеугольный камень благополучия рассматриваются ими как проблема. Отсюда концепция «degrowth», предполагающая если не демонтаж существующего экономического порядка, то сокращение объёмов производства и потребления, то есть экономики в целом.

Климатических активистов, увы, не волнует, что этот самый рост, доступ к мировым рынкам и дешевая энергия позволили сократить бедность в, например, Бангладеше с 45% до 15% всего за 25 лет, а урожайность на той же территории резко выросла благодаря современному сельскому хозяйству. Либеральная экономическая модель привела к беспрецедентному снижению уровня бедности за последние несколько десятилетий, и те развивающиеся страны, что пошли западным путём индустриализации и открытия рынков, смогли с головокружительной скоростью освободиться от аграрной экономики.

Но экоактивисты просто игнорируют эти данные, вместо этого деля мир на «добрых» и «злых», как в детской сказке: одни общества почти естественные, низкоуглеродные и мирные, а другие страдают от турбокапиталистического аппарата эксплуатации, возглавляемого «старыми белыми мужчинами». Зелёный тренд во многом продолжает постмодернистскую традицию европейского самобичевания и «белой вины». Сама икона борьбы с изменением климата, Грета Тунберг, называет Германию, ответственную за 1,8% мировой эмиссии СО2, «климатическим грешником», но ни разу не посещала, например, Китай, ответственный за целых 30% этой эмиссии.

По большому счёту, эффективные меры по охране окружающей среды и защите климата — это уникальный атрибут капиталистического хозяйства. Сравнение рейтинга стран с самыми высокими экологическими стандартами с индексом капитализма обнаруживает прямую корреляцию. Уже более 20 лет Йельский университет публикует так называемый «Environmental Performance Index», сравнивающий, насколько страны успешно защищают окружающую среду. Всего фиксируется 32 показателя, среди которых качество воздуха, выбросы загрязняющих веществ, переработка мусора и т.д.

Согласно этому анализу, Дания, Люксембург, Швейцария, Великобритания и Франция являются странами с лучшими экологическими условиями. Далее следуют Австрия, Финляндия, Швеция, Норвегия и Германия. В отчёте указывается, что «один из принципов EPI заключается в том, что устойчивость требует достаточного экономического благосостояния для финансирования общественного здравоохранения и экологической инфраструктуры». Иначе говоря, существует чёткая положительная связь между размером ВНП и уровнем защиты окружающей среды в стране.

Да, у Китая и России тоже большой ВНП в абсолютном выражении — поэтому важно сравнить индекс EPI с индексом экономической свободы, подсчитывающейся фондом Heritage c 1995 года. Социолог Эрих Виде метко назвал этот индекс «шкалой капитализма». Степень свободы измеряется по 12 критериям, среди которых права собственности, налоговое бремя, свобода торговли, независимость суда, свобода предпринимательства и так далее. В десятку самых экономически свободных стран в 2021 году вошли: Сингапур, Новая Зеландия, Австралия, Швейцария, Ирландия, Тайвань и проч. Самыми экономически несвободными странами ожидаемо оказались Северная Корея, Венесуэла и Куба.

Экономист Даниэль Фернандес Мендес обратился к возможному контраргументу о том, что страны с большей экономической свободой «экспортируют» свои загрязняющие отрасли промышленности в экономически менее свободный третий мир, сохраняя при этом чистые отрасли у себя. Однако это не так. Если проанализировать инвестиции стран с высокими экологическими стандартами, то окажется, что только 0,1% иностранных инвестиций из таких стран были направлены в страны с низкими экологическими стандартами. Закономерность та же: кто захочет строить предприятие и импортировать современные технологии вкупе с современными экологическими стандартами в условную Венесуэлу, где бизнес завтра же национализируют? Проще говоря, защита природы и спасение климата не то что возможны исключительно в богатых обществах, но только в них и могут быть осмыслены, ведь постматериалистические ценности, вроде осознанного потребления и устойчивости, натурально присущи сытым демократиям: на пустой желудок об экологии, увы, не думается.

Сектантская природа защитников природы

Когда очередной отряд зелёнорубашечников блокирует шоссе или улицу, дабы донести до непросвещённых работяг весь ужас приближающейся климатической катастрофы, или срывает автовыставку и ворует ключи от целой партии новых автомобилей Volkswagen, общественность нередко выражает своё негодование ёмким пейоративом — «секта». И этот внешний ярлык оказывается недалек от правды: об этом заявляют сами участники зелёных движений!

Недавно журналистам удалось разговорить покинувшего ряды Extinction Rebellion активиста Хольгера Витценляйтера. Юноша с радостью поведал о внутренней кухне климатического активизма и причине своего ухода: «Я видел, как движение доводило людей до суицида». По его словам, в ассоциацию приходит много молодых парней и девушек с горящими глазами. Они получают кучу задач и с радостью за них берутся. А затем бросают школы, колледжи и университеты, чтобы полностью посвятить себя защите климата. Фанатичные убеждения ломают молодёжи психику, калечат жизни и наносят вред здоровью. Так, после голодовки «Последнего поколения» у Бундестага один из участников угодил в реанимацию, второй — бросил школу. А другие, как швейцарский активист Марк Фер, перерезают себе семявыводящие протоки, чтобы лишить себя возможности иметь потомство. Потому что дети — это лишний углеродный след.

Если поспрашивать участников той же блокады автобанов, то выяснится, что активисты ведомы мыслью о надвигающемся конце света. Такие концепции, как «массовое вымирание» и «климатическая катастрофа», являются центральными нарративами всей зелёной риторики. Это, в свою очередь, не что иное, как радикальный сциентизм — сосредоточение внимания на наихудших сценариях, доведённых до крайности. И, следовательно, неотъемлемый атрибут любой секты.

«Общие места» религиозных сект и экологических движений обнаружили не какие-нибудь разъярённые пользователи Twitter, а религиозный психолог Майкл Утч и теолог Кристоф Гротепасс. Они пишут:

Движение использует религиозно окрашенный язык, чтобы привлечь внимание и подчеркнуть свои проблемы. При этом оно пробуждает апокалиптические страхи о конце времён, когда ведёт речь о «последнем поколении», «конце света» или самопожертвовании.

Проанализировав групповые портреты организаций в защиту климата, легко обнаружить объединяющую их черту: экоактивисты видят себя одинокими борцами против надвигающегося краха человеческой цивилизации. Но это тоже не случайно. Климатический активизм симпатичен далеко не всем, а в свои ряды он привлекает и вовсе людей с определенным бэкграундом, типом мышления и даже психикой. Вышеупомянутый Хольгер Витценляйтер заметил, что в Extinction Rebellion можно было слишком часто встретить людей с психологическими проблемами. В частных беседах многие его коллеги признавались, что проходят лечение или страдают тревожными расстройствами. «Осознанность», транслируемая экологическими организациями вовне, привлекает людей, которые «часто не могут найти дорогу в жестоком внешнем мире». Благодаря климатическому движению их страхи могут быть усилены постоянной озабоченностью о надвигающейся гибели и направлены в практическое политическое русло.

Искусство или жизнь

«Адгезивный» протест, то есть протест с прикреплением себя к поверхности, практикуемый сейчас экоактивистами в музеях и на дорогах, является в некотором роде предвестником революционной радикализации. Приклеиваясь, например, к спорткару на выставке, активист выражает свой протест объекту акции — автомобильной промышленности. С картинами классических художников сложнее: неясно, какое отношение Пикассо имеет к изменению климата, а протестующие даже открыто заявляют о своей признательности художнику. Но вандализм в картинных галереях имеет один аспект, отличающий его от известных форм пассивного сопротивления: оборонительный, пассивно-агрессивный характер.

В 1980-х защитники природы привязывали себя к деревьям, которым угрожает вырубка. В некотором смысле это была чистейшая форма того, что всегда уважительно называли «гражданским неповиновением»: сидячие забастовки демонстрировали, что активисты соблюдают правила гражданского общества и практикуют ненасилие, за которое они ратуют. В этом секуляризованном буддийском элементе заключалась сила и слабость пассивного сопротивления: оно оставалось в модусе отказа от действия, не причиняло материального вреда и не хотело ничего разрушать — лишь остановить то, что считалось неправильным.

Но инфантильный дух времени принёс инфантильные формы протеста. Постмодернистские активисты, приклеиваясь к очередному шедевру европейской живописи, символично делегируют процесс принятия решений суперклею, от которого представители исполнительной власти должны оторвать их. Во-первых, в отличие от дерева, ущерб объекту гарантирован. Во-вторых, вся ответственность перекладывается на тех, кто противодействует правонарушению. Сотрудники музея спасают экспонаты. Почему власти не спасают планету?

Впрочем, такая форма протеста не является уникальным изобретением наших современников: вряд ли они способны на созидательную деятельность. Осквернение искусства для собственного возвышения, с какой бы то ни было воображаемой глобальной целью, имеет имя: геростратизм. Оно происходит от предположительно выдуманной фигуры Герострата, который, как считается, поджёг храм Артемиды в Эфесе в IV веке до нашей эры исключительно с целью увековечивания своего имени.

Но символизм таких акций, увы, намного прозаичнее. Когда в картину Ван Гога летит томатный суп, идеологи зелёных движений сливаются в едином порыве ликования, схожем с воодушевлением преступника, чьи поступки признаются справедливыми и аутентичными времени. Как взрывы церквей при Сталине, сожжение книг при национал-социалистах, культурная революция при Мао Цзэдуне, теракты RAF в банках и супермаркетах или подрыв руин Пальмиры исламистами. Все они осознавали, что должны отстаивать свое видение будущего против культурных символов ненавистного им прошлого. То же осознают климатические активисты, когда кричат: «вы сжигаете наш будущее, мы — ваше прошлое». И спираль эскалации будет только раскручиваться.

Радикализация протеста

Согласно одному международному исследованию, 60% молодых людей в возрасте от 16 до 25 лет страдают от страха перед будущим, и в основном из-за последствий изменения климата: 56% считают, что человечество «обречено», а 45% заявляют, что их беспокойство по поводу изменения климата влияет на их повседневную жизнь. Движения вроде Fridays for Future возникли как выражение этого эмоционального состояния. Но для радикальных климатических активистов таких действий, как глобальная климатическая забастовка с участием Греты Тунберг, уже недостаточно.

Надо сказать, что среди экологических групп нет гомогенности. Когда Fridays for Future организует очередной митинг, в её рядах находятся и те, кто пропагандирует эволюционный путь для защиты климата и призывает голосовать за соответствующие партии. Условно «умеренные». С другой стороны, есть, например, «Чёрный блок» — объединение анонимных радикалов, готовых маршировать в ногу с «Антифа» и поджигать автомобили. Спасти планету для них представляется возможным лишь посредством социалистической революции. И динамика состава, а также частотность выступлений, ясно показывают, что голос вторых становится всё громче, и они готовы идти на всё бóльшие меры для достижения заветных целей.

На конференции FfF «Справедливость сейчас!» в 2021 году были замечены члены организации «Левые интервенционисты». Организация находится под надзором Службы по защите Конституции Германии и классифицируется как «лево-экстремистская». Представители движения открыто транслируют лозунги в духе «капитализм убивает» и требуют «взрывать газопроводы», что является отсылкой к уже упомянутому шведскому троцкисту Андреасу Мальму. Fridays for Future никак не дистанцировалось ни от «интервенционистов», ни от призывов к терроризму. Наоборот, спикеры немецкого филиала анонсировали «другие акты гражданского неповиновения». Долго ждать не пришлось, и вот активисты Ende Gelände блокируют железнодорожные пути, ведущие в Гамбургский порт, парализуя торговые и логистические поставки почти на сутки. Крупнейший в Германии узел внешней торговли провинился в том, что «демонстрирует последствия современного колониализма».

С целями активистов в Европе, колыбели «климатических преступлений», всё понятно, но с недавних пор зелёные движения обращают свой взор и на развивающиеся страны. В частности, Луиза Нойбауэр, которую называют «немецкой Гретой», на копенгагенском саммите демократии пригрозила взорвать нефтепровод в Африке. Речь о проекте EACOP, который предназначается для перекачки ископаемого с побережья Индийского океана в Уганду. Нефтепровод обеспечит работой пять тысяч африканцев во время строительства и две тысячи по завершении, а дешёвая энергия должна стать трамплином для экономического развития региона. Но Нойбауэр и FfF готовы пожертвовать благополучием 20 миллионов угандийцев ради мнимого спасения планеты.

В связи с этим политолог и исследователь экстремизма Удо Барон предостерегает, что FfF всё чаще и охотнее принимают поддержку леворадикальных группировок в организации протестов. Следует ожидать, что «под растущим влиянием этих групп Friday for Future откроет путь к насильственным решениям».

Сидячие забастовки, яркие транспаранты и принцип ненасилия в прошлом. Уверовав в то, что планета на грани гибели, экоактивисты выписали себе разрешение на решительные действия. Сегодня они блокируют машины скорой помощи, калечат прохожих разлитой для акции нефтью, провоцируют ДТП и портят чужое имущество на миллионы евро. И, тем не менее, остаются почти безнаказанными, получая лишь символические денежные штрафы.

Кажется, на деятельность этих вандалов и мародёров обратят внимание только тогда, когда вместо тюбиков клея и банок томатного супа в ход пойдут бомбы.

Они не стесняются декларировать свои намерения, среди которых и демонтаж основ политического и экономического строя Запада: либеральной демократии и капитализма. Клика страдающих тревожным расстройством подростков хочет лишить вас индивидуального сценария счастья, фундаментальных прав и свобод, а также разрушить основные институты, ответственные за прогресс и благополучие человечества. Кому нужен такой мир, кроме самих экоактивистов?