Доверьтесь науке

«Доверьтесь науке!» С помощью этого лозунга в последние 10 лет мейнстрим научился убеждать кого угодно в чем угодно. В Германии закрывают современные угольные электростанции и начинают топить дома сушеными кустами из Намибии — это называется «климатическая наука». В США биологические мужчины, называющие себя женщинами, уничтожают женский спорт, ставя невозможные для женщин рекорды — это «гендерные науки».

Многим людям происходящее не нравится. Но как противостоять аргументам «наука доказала» и «эксперты говорят делать так» и не выглядеть при этом дикарем?

Почему мы доверяем науке?

Научный прогресс двух последних столетий заставил всех нас думать, что наука способна сделать наш мир более комфортным местом для жизни. И это чистая правда — если вы с этим не согласны, если вам кажется, что жить в хижинах и путешествовать на ослах было бы удобнее, то дальше можете не читать.

Дело не в том, что наука — зло, а в том, что она сильно изменилась за эти два века. Тогда научное понимание было концептуальным. Человечество выяснило, что пушечные ядра попадают в цель не из-за удачи, молитв или праведности, а под действием сил — и, зная законы механики и векторную математику, можно приземлять ядра точнее. Что болезни возникают не из-за «дисбаланса четырех жидкостей», а потому, что тело заселяется микроорганизмами — и, чтобы выздороветь, эти микроорганизмы нужно убить. То есть в основе практических улучшений в эпоху научных открытий, как правило, лежала некая понятная концепция, описываемая сравнительно простыми законами. Но почему законы простые, а концепция — понятная?

Мой ответ — нам повезло. Человеческий мозг был эволюционно сформирован совершенно не для этого, а для улучшения своего положения в иерархии стаи и для того, чтобы бросать камень и попадать в цель. Весь наш язык, счет, математика и формулы — продукт этого мозга. Известно, что даже этот мозг иногда не способен изобрести арифметику — в племени пирахан считают «один, два, много», и в такой арифметике законы механики не выражались бы. Но если бы в человеческий мозг в принципе больше, чем «один, два, много», не влезало — то никакой науки Нового Времени бы не было, развитие так бы и остановилось на философии. Если бы мы не были способны удерживать в памяти длинные цепочки рассуждений — то и философии бы не было, мы остановились бы на сборниках рецептов как вершине человеческой мысли. Если бы мы были неспособны к письменности, то сборники рецептов были бы стихотворными, и передавались бы из поколения в поколение — а, значит, научное знание было бы ограничено лишь нашей ненадежной памятью.

Но нам повезло: возможностей человеческого мозга оказалось достаточно, чтобы осознать законы физики, химии и биологии. Не полностью, конечно, но того, чему мы научились, например создавать антибиотики или синтезировать резину, оказалось достаточно, чтобы радикально преобразовать мир к лучшему и решить проблемы Нового Времени.

Однако в начале двадцатого века вдруг оказалось, что новое технологическое общество сформировало новые проблемы. Как сделать так, чтобы вооруженные пулеметами и хлором люди не переубивали друг друга? Как совместить человеческий комфорт и экологию? Как защитить хорошо связанное, скученно живущее общество от инфекций?
Наука оказалась неспособна решить эти проблемы с помощью понятных концепций и законов. Пользуясь наработанным авторитетом, эксперты давали противоречащие друг другу указания, чтобы сделать «хоть что-то». Так, сначала маски были «излишни» в борьбе с коронавирусом, затем — вредны, после этого — жестом вежливости, далее стали настоятельно рекомендуемыми и, наконец, обязательными. Сначала это были тряпичные маски, затем оказалось, что они не помогают (и, следовательно, мы тут все несколько месяцев попадали в ужасную опасность, просто зайдя в супермаркет), так что нужны хирургические маски, затем оказалось, что и они не помогают, нужны FFP2 маски, а еще лучше — две маски, одна на другой (!), после чего было наконец установлено, что вообще-то вирус распространяется в аэрозолях и FFP2 маски помогают так себе. Сравнение кривых заболеваемости в США между штатами с и без требования ношения масок показало, что эта мера не дала хоть сколько-нибудь заметного результата. И это нормально, что нам не повезло — не все же время должно везти. Казалось бы, можно погрустить и идти дальше.

Но эта неудача сформировала в обществе зазор между тем, что хочется получить от науки, и тем, что наука может нам дать. И в этот зазор начали ломиться проходимцы, называющие себя «экспертами» и пытающиеся продать обществу то, чего не существует в природе — научное знание об этих новых проблемах. И так как наука все еще обладала тем запасом доверия, что уже утратили за последние 10 лет власть, медиа и звезды — её решено было монетизировать.

И, возможно, разумным людям следует радикально пересмотреть это доверие.

Метод и Институт

Первая уязвимость такого безоговорочного доверия — это отвязка научного института от научного метода. Слово «наука» де-факто многозначно: хотя Википедия и определяет науку как «область человеческой деятельности, направленную на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности», в обиходе мы говорим «наука доказала» или «верь в науку». Если в эти словосочетания вместо «науки» подставить «область человеческой деятельности» — получится бессмыслица. Область деятельности не может доказывать, в нее нельзя верить. Это словоупотребление относится не к науке как области деятельности, а к науке как социальному институту, по сути — группе людей. «Группа людей доказала», «верь в группу людей» — звучит гораздо осмысленней.

Такое смешение есть во многих языках, и оно отражает глубокое непонимание сути науки. Люди думают, что наука ценна потому, что ее делают специальные люди в специальных учреждениях. На самом же деле, ценность науки определяется не тем, кто ее делает, а тем, как ее делают — научным методом, сводящимся к тому, что получив какую-то гипотезу, ее нужно пытаться не подтвердить, но опровергнуть. Если вам в голову пришла идея, что маски помогают, то, согласно научному методу, не нужно задавать себе вопрос «как бы убедить в этом других?». Нужно задать себе вопрос: «что бы меня самого убедило в том, что это не так?».

Да, делать этого совсем не хочется. Гипотеза такая классная, красивая, вы душу в нее вложили — как же ее опровергать? А уж в условиях, когда в опасности жизнь и само будущее человечества... Нет, тут не остается места для сомнений. Но это означает, что и для науки не остается места тоже.

В отличие от настоящих ученых, т.н. «эксперты» даже не пытаются задать себе такой вопрос. Да, у них была вполне разумная гипотеза: маски, фильтруя воздух, могут отфильтровать и вирус и снизить уровень заражения. У нее были подкрепления — лабораторные исследования. Логично было сделать вывод, что если заставить людей носить маски, это улучшит течение пандемии. Но когда появились данные о том, что в разных штатах США масочные мандаты не коррелируют с течением пандемии — это прямо опровергало гипотезу, и, согласно научному методу, в этот момент от нее нужно было отказаться. Вместо этого «эксперты» начали втыкать ad-hoc возражения (прямо запрещаемые научным методом), затыкать рты оппонентам и повторять мантру «маски работают». И в этом больше не было научного метода.

Сложные модели

Модели, порожденные наукой прошлого, настолько просты, что сейчас их изучают в школе. Когда нам удается выразить сложные вещи короткими формулами, вроде «I=V/R», мы получаем очень точный слепок реальности, отображенный в математической модели. В тех науках, что требуют нашего доверия — подобных законов нет. Если там вообще и есть хоть какие-то законы в привычном науке математическом виде — то это, как правило, огромные статистические модели.

Что такое статистическая модель? Это тысячи, десятки тысяч чисел, которые умножаются друг на друга и дают результат, отдаленно похожий на правду. Если в физике какой-нибудь закон сохранения масс будет давать вам точность, зависящую только от метода измерения, то статистическая модель вне зависимости от метода измерения дает точность, скажем, 80% — и это считается хорошим результатом!

Физический закон настолько точен, что даже одно наблюдение, ему противоречащее, уничтожает его. Со статистической моделью это не работает: контрпримеров может быть сколько угодно, главное, чтобы не сильно больше 20% — и даже тогда можно сказать «бывает». Все становится еще хуже при прогнозировании будущего: статистические модели обучаются на данных, которые есть здесь и сейчас, в предположении, что нынешние тенденции сохранятся и в будущем. Но чем дальше мы от естественных наук, тем меньше оснований для таких предположений.

Вторая же проблема этих моделей в том, что они крайне редко позволяют осуществлять управление. Если I=V/R, то понятно, как увеличить I — нужно увеличить V, или уменьшить R, и по-другому никак. Но если I связано не с двумя, а с двумя сотнями параметров сложным нелинейным образом, то вопрос о существенной минимизации I находится вне пределов досягаемости современной математики: в лучшем случае параметр удаётся оптимизировать локально и, как правило, — весьма незначительно.
Но зачем нужно предсказание без контроля? Наука Нового Времени изменила нашу жизнь не правильными предсказаниями и не самим фактом осознания фундаментальных законов, а решением технологических проблем. И этот вопрос тоже нужно задавать современным «ученым» — ну хорошо, вы что-то там предсказываете, но что со всем этим делать? И если ваш ответ «я не знаю» — то зачем вы вообще нужны?

Моральные вопросы

Неразрешимость вопроса «что делать?» методами современной науки приводит к самому отвратительному, на мой взгляд, пути деградации — её слиянии с моралью.

Утверждение вида «вы должны делать X» — ненаучно. Научные утверждения строятся не на конструкции «вы должны» (это религиозные утверждения), а на конструкции «если — то». Наука не может говорить, что «страна должна уйти в локдаун». Она сводится к тому, чтобы сказать «если страна не уйдет в локдауны, то умрет примерно 0.3% населения, в основном — очень старые или очень толстые». Правда ли необходимо их спасать? Может быть, ими можно пожертвовать? Правда ли ажиотаж в больницах так ужасен, что нужно всеми силами его предотвращать? Может быть, если человек дожил до 80 лет, то этого уже достаточно? Наука никак не может ответить на эти вопросы. Если я скажу, что для меня смерть 0.3% населения нормальна — это может сделать меня аморальным человеком в ваших глазах, но никак не антинаучным.

Конечно, теоретически можно себе вообразить научное исследование, которое бы показало, что общество, позволяющее восьмидесятилетним умирать от респираторных инфекций, обречено на коллапс через какую-то цепочку следствий — но на практике такого исследования, во-первых, нет, а во-вторых — его результаты были бы скорее обратными.

Особенно кошмарный оборот дело принимает, когда моральные принципы не просто смешиваются с наукой, но и начинают доминировать — когда научные исследования банятся из-за этических принципов. Когда исследовательский коллектив находит аргументы в пользу, например, неработоспособности локдаунов — но в ответ лояльные правительству исследователи поднимают в СМИ волну паники, крича «он хочет нас всех убить». В итоге, попытка, особенно успешная, опровергнуть отдельные постулаты «науки», становится в научном поле невозможной, ведь она будет отметена не по существу, а из моральных соображений. Здесь, разумеется, мы видим еще один пример отрыва социального института науки от собственно научной деятельности: те моральные принципы, который институт заложил в свою основу, делают его деятельность какой угодно, но только не научной.

Единство науки

Еще одна проблема этого «доверия» — представление науки как какой-то единой сущности, ведь сложность нашего мира настолько велика, что научно удалось описать только какие-то его области, маленькие и друг с другом не связанные. Невозможно говорить про некую универсальную единую «науку», если нет даже общей механики, их как минимум три: для сверхтяжелых объектов, для сверхлегких и для обычных, причем только эту последнюю мы как-то осознаем, две других наполнены парадоксами, открытыми проблемами и зубодробительной математикой.

Что уж тут говорить о мировых проблемах. Да, может быть, эпидемиологи согласны с тем, что карантины нужны — и то не все, но, готов допустить, что большинство. Но чем дальше, тем больше мы слышим экономистов, педагогов, врачей других специальностей, конституционных юристов и прочих, которые говорят, что последствия локдаунов могут быть гораздо хуже, чем распространение вируса.

Балансировка отдельных научных областей может быть произведена только с помощью философии. Но философия принципиально не может быть «единой». «Единая философия» — это признак тоталитарного государства, это Оруэлл в кристаллически чистом виде, и, собственно, именно это неудобство эксперты пытаются обойти, называя свою философию «наукой». Разные люди будут давать разные философские ответы на вопросы вида «дозволительно ли старикам за 80 умирать от респираторных инфекций», будут по-разному их аргументировать, писать книги, собирать единомышленников, основывать партии, выигрывать выборы — и, соответственно, разные города, регионы, страны будут развиваться по разным философским нарративам, какие-то будут более, какие-то менее успешными, и в результате мысль будет двигаться вперед естественным путем.

Разумеется, большего кошмара леволиберальной аудитории даже вообразить трудно. И потому европейский «левак» буквально воспроизводит СССР, уничтожая и игнорируя все идеи, которые противоречат новому «марксизму-ленинизму». Ведь это теперь не философия, это — наука.

Что делать?

Прежде всего, нам необходимо принять как факт, что наука не может ответить на вопрос «как нужно жить». Очень многие люди мечтают избавиться от этой ответственности и перекладывают её на науку. Сейчас эта проблема выплыла на поверхность в ужасающих масштабах, и при высказывании абсолютно любого мнения в Твиттере к вам в комментарии обязательно прибежит научный сойбой с вопросом «source?». Но проблема в том, что нет такой науки, которая объяснит «как Пете Иванову оптимально прожить жизнь». Это пока науке неизвестно. Наука пока не в курсе дела. Лженаучные эксперты говорят, что знают и могут подсказать Пете — но они врут.

Эту науку каждому придется строить самому. И собирать ее придется из разных кусков. Какие-то из них могут быть взяты из науки, почему нет? Если аргументация авторов стороннего исследования кажется убедительной, то, конечно, глупо его игнорировать. И это важная смена роли: не наука говорит нам, что делать, а мы спрашиваем (если нам интересно!) и дальше поступаем сообразно своему решению. Мы — CEO своей жизни, наука — R&D отдел.

Практическим же следствием этого процесса должно стать требование де-финансировать «науку». От веерных вложений во все, что угодно — к конкретным результатам, и не на налоговые деньги, а на деньги корпораций. Мне часто говорят, что «если бы такой подход был раньше, у нас бы никакой науки не было». Но «раньше», как раз, науку чаще финансировали меценаты, а не граждане с помощью своих налогов, и «раньше» было гораздо больше «низко висящих фруктов», участков мира, которые легко концептуально описать с помощью простых законов даже самому бестолковому «учёному» на гос.финансировании. С тех пор все, что можно было описать, уже описали, и те описания, которые строятся сейчас, приносят, вероятно, больше вреда, чем пользы.

Пока же выбранный курс «доверия к науке» ведёт наше общество в опасном направлении. И корона-ограничения, и социальный рейтинг — только первые сигналы о рифах на пути. Инфантильное общество, жаждущее от науки рекомендаций на каждый чих, в итоге потребует сверхсложную модель, решающую все его проблемы — и мы окажемся в самой настоящей дистопии по образцу Westworld. Опасность здесь, помимо полной потери свободы, еще и в том, что в настолько сложной системе мы никогда не сможем заметить баг...