Два пути к «прогрессивности»

Как именно прогрессивность стала официальной религией американских левых?

Суть прогрессивности состоит в том, чтобы превратить исторически маргинализованные группы в священные. Эта религия укрепляет идеологию, которую я называю «культурным социализмом». Её высшая цель — уравнять результаты ущемлённых групп населения и защитить их от обидных выражений. Например, от того, что Америку называют «страной возможностей». Как этот этос, скрывающийся под такими безобидными ярлыками, как «разнообразие» и «инклюзивность», стал вершиной нашей культуры? Что с этим можно сделать?

Этим вопросам посвящены две новые книги: бестселлер Кристофера Руфо «Культурная революция в Америке» и «Истоки прогрессивизма» Ричарда Ханании, которые, судя по всему, достигнут успеха уровня Руфо. Они излагают две разные версии того, как левые радикалы завоевывали культуру. Ханания уделяет внимание позитивной дискриминации и культуре отмены, подчёркивая эволюцию законодательства о гражданских правах от равного отношения к равным результатам, от свободы слова к её подавлению. Руфо же концентрируется на критической расовой теории (КРТ), проследив культурный поворот марксизма: от класса к идентичности в конце 1960-х годов. Эти версии, эволюционная и революционная, институциональная и культурная, дополняют друг друга и соперничают друг с другом.

Оба автора представляют собой новое поколение миллениалов-интеллектуалов, которые добились успеха в интернете. Они не столкнулись с обычной системы институциональных преград. Несмотря на то, что они не относят себя к национал-консерваторам, они оба отрицают принцип laissez-faire о том, что правительства не должны вмешиваться в культурную борьбу. Они оба утверждают, что децентрализация власти от демократически избранных законодательных органов к неподотчётным менеджерам и педагогам позволила провести культурную революцию незаметно. Руфо призывает к контрреволюции, чтобы «осадить» захваченные идеологией институты. Ханания предлагает подробную инструкцию, которая указывает республиканским политикам и юристам на конкретные рычаги, на которые нужно нажать, чтобы подорвать власть культурного социализма.

Дитя законодательства о гражданских правах

Путь Ханании пролегает от загубленной молодости, проведенной за онлайн-троллингом, через получение PhD и постдока по политологии в Колумбии и к созданию собственного контркультурного социологического исследовательского института Центра изучения партийности и идеологии (ЦУПИ). Он стал одним из самых инновационных, неординарных и противоречивых экспертов-заучек в стране.

Его новая книга «Истоки прогрессивизма» рассматривает проблему с точки зрения права и политики. Он считает культурные войны «затяжными войнами», предупреждая, что день победы над прогрессивностью не наступит. У нас будет лишь надежда, что, потеряв миллениалов и зумеров, мы сможем в достаточной степени восстановиться, чтобы отвоевать тех, кто последует за ними. Это работа на десятилетия, а не на один президентский срок.

Он определяет прогрессивность как идеологию, опирающуюся на три принципа: неодинаковость равносильна дискриминации, для достижения равенства необходимо ограничить свободу слова, а для исполнения этих указов требуется постоянная бюрократия. Ханании считает, что рост прогрессивности связан не с навязыванием неомарксизма и постмодернизма активистами, а с непреднамеренным побочным эффектом двухпартийного законодательства о гражданских правах. Крис Калдвелл коротко изложил эту мысль в своей «Эпохе претенциозности» (2020), а Ханания гораздо подробнее развил этот аргумент.

Он обращает внимание читателя на четыре важнейшие инновации в законодательстве о гражданских правах. А именно, на «позитивную дискриминацию федерального уровня, неравное положение, закон о харассменте и Раздел IX, использующийся в качестве инструмента регулирования образования». Позитивная дискриминация, основанная на суждении «различия равносильны дискриминации», обозначила идею «равных результатов вместо равного отношения». Решение по делу Duke v. Griggs Power (1971) закрепило эту «антидискриминационную» доктрину, которая переросла в позицию, согласно которой любая организационная практика, приводящая к худшим результатам для представителей уязвимых рас или полов, например, проведение оценки эффективности, представляет собой форму дискриминации. Ханания утверждает, что именно это привело к покушениям на достоинство на рабочих местах, в школах и университетах. Позже, в середине 1980-х годов, закон о харассменте закрепил идею о том, что свободу слова необходимо подавлять, чтобы избавиться от субъективно определяемой «враждебной среды» для уязвимых групп. И наконец, Раздел IX запрещает дискриминацию по признаку пола в любых образовательных программах, получающих федеральную поддержку. В итоге это привело к уничтожению процессуальных прав мужчин в учебных заведениях и микроменеджменту отношений между полами.

После учреждения таких агентств по защите гражданских прав, как Комиссия по равным возможностям при трудоустройстве (EEOC) и Управление по соблюдению федерального контрактного права (OFCCP), бюрократические активисты получили возможность контролировать процесс и издавать свои рекомендации. Необходимость соблюдения новых диктатов для избежания наказания привела к разрастанию бюрократий равенства на всех уровнях власти и в большинстве крупных компаний. Либеральные Верховные суды 1960-х, 70-х и 80-х взяли пример у административной практики и создали целый ряд ограничений, из-за которых бюрократическая цепочка подчинения только росла.

Каждый шаг опирался на предыдущие, пока система становилась все более прогрессивной. Законодательство о гражданских правах защищало тех, кто жаловался на дискриминацию, но не тех, кого ложно в ней обвиняли. Затем постановление 1978 года позволило успешным истцам возмещать судебные издержки, в то время как ответчики не могли этого делать. При поддержке обеих партий была принята масса законов о гражданских правах, которые расширяли масштабы ответственности. Например, Закон о гражданских правах 1991 года проложил дорогу к коллективным искам. Это породило «золотую лихорадку», при которой юристы гражданского права атаковали богатые фирмы. 5 000 исков о дискриминации, направленных в EEOC в 70-х, к 2010 году превратились в 100 000 исков. С каждым годом решения становились только нелепее. Так, в 2021 году судья обязал Tesla выплатить чёрным истцам Оуэну и Деметрику Диас 15 миллионов долларов из-за работников (в основном афроамериканцев), которые использовали расистские оскорбления в присутствии Диас, даже несмотря на то, что компания уже наказала их.

Компании обязаны не только платить штрафы. EEOC также предписывает им обучать своих сотрудников в соответствии с последними доктринами равенства, разнообразия и инклюзивности (РРИ). Обучение работников принципам разнообразия становится способом показать свою лояльность и избежать наказания. Постоянная передача законотворческих полномочий от Конгресса к администраторам создаёт парадоксальную ситуацию, в которой организации должны нарушать букву закона (отсутствие дискриминации), чтобы удовлетворить активистские интерпретации закона. Не обращать внимания на цвет кожи теперь незаконно, замечает Ханания.

Однако эту книгу делает действительно достойной прочтения её всеобъемлющий план политического бунта. Ханания утверждает, что изменения должны начаться с Республиканской партии, поскольку сейчас у левых нет стимула к реформам. Он определяет ряд легкодоступных законодательных мер, которые позволят добиться максимального эффекта. По его мнению, новые республиканские политики должны немедленно внести изменения в два указа (11246 и 11478), запретив позитивную дискриминацию и в контрактах, и при приёме на работу. Они должны издать указы, определяющие неравное отношение как что-то, ограничивающееся намеренной дискриминацией. Правила гражданских прав необходимо изменить так, чтобы сузить определение дискриминации к предвзятости на индивидуальном уровне, отменив режим «структурной дискриминации».

Тем временем Раздел IV и Раздел IX можно использовать для подавления антибелой, антимужской и антиазиатской дискриминации в школах и университетах. Ханания добавляет, что консервативным правовым активистам стоит подать иск, который отменит решение по делу Griggs v. Duke Power и положит конец неравному отношению. Они должны ориентироваться на постановление по делу Christiansburg Garment против EEOC, что позволит ответчикам, как и истцам, взыскивать судебные издержки. Красные штаты должны отменить финансирование РРИ-бюрократий и создать юридические основания для иска, чтобы граждане могли лишить бюрократических активистов стимула сопротивляться закону. В долгосрочной перспективе EEOC и OFCCP необходимо упразднить.

Ханания отмечает, что прогрессивный режим опирается на административные инновации и, следовательно, может быть легко свергнут. Он даёт сильные и подробные рекомендации — но почему же правые спят? Книга объясняет, как сменявшие друг друга республиканские политики уступали левому сдвигу законодательства, потому что вопросы позитивной дискриминации, образования и свободы слова не были для них важны. С 1964 по 2008 год значительная часть сенаторов и конгрессменов от Республиканской партии голосовали вместе с демократами. Например, президент Рейган наложил вето на Закон о восстановлении гражданских прав 1987 года, но 73 из 167 республиканцев в Палате представителей вслед за демократами проголосовали за отмену его вето.

Республиканские политики не столкнулись со сравнимым с NRA (Национальная стрелковая ассоциация — п.п.) лоббированием отмены позитивной дискриминации или ограничения масштабов гражданских прав. Часть политиков боялись, что СМИ назовут их расистами, а большинство руководствовались экономическими, религиозными и внешнеполитическими приоритетами. Только с поляризацией после 2008 года проблема гражданских прав получила чёткое разделение по партиям. Это положило конец ползучему развитию законодательства о равенстве, но не царствованию прогрессивистов. В конечном итоге исход борьбы будет зависеть от того, смогут ли консерваторы объединиться вокруг идей культурной войны и связать её с консервативным политическим движением, подобным правовому активизму Федералистского общества. Чтобы победить прогрессивистов, «для красных штатов поддержка расовых или половых предпочтений за счёт денег налогоплательщиков должна стать настолько же немыслимой, как и финансирование абортов».

Культурный марксизм

Если Ханания сосредоточился на постепенном развитии позитивной дискриминации и политической корректности в правительстве и организациях, то Кристофер Руфо — на утопических культурных революционерах и их завоевании образовательных учреждений и школ «снизу вверх».

Руфо — известный консервативный активист, режиссёр и писатель. Он стал известен благодаря шоу Такера Карлсона на Fox, когда призвал президента Трампа запретить КРТ (критической расовой теории — п.р.) в обучении федеральных чиновников. Он популяризировал использование понятия КРТ для обозначения набора деривативных псевдонаучных концепций вроде «белизна» и «системный расизм», которые происходят из совокупности квазиконспирологических теорий, впервые описанных профессором права Гарвардского университета Дерриком Беллом и чёрными активистками-феминистками в 1970-х годах. На момент написания этой статьи 18 штатов запретили КРТ или ограничили возможности преподавания в школах тем, связанных с расой и полом. В других республиканских штатах и во многих школьных советах аналогичные законы находятся на рассмотрении. Преподавание критической расовой и гендерной теории стало важным вопросом для республиканцев и сыграло ключевую роль в неожиданной победе Гленна Янкина на губернаторских выборах в Вирджинии в 2021 году, а также в успехе Рона ДеСантиса.

«Культурная революция в Америке» — это захватывающий рассказ о том, как революционные, зачастую марксистские радикалы перенесли свой утопизм с рабочего класса на расовые (а затем — сексуальные) меньшинства. Книга подчёркивает роль ключевых исторических фигур и организаций, чьи корни уходят в 1960-е: Герберт Маркузе и «Синоптики», Анджела Дэвис и «Чёрные пантеры», Паулу Фрейре и его помощник Генри Жиру. Руфо отслеживает прямую связь между этими революционерами и их более современными последователями — Антифа и Black lives matter (BLM). Руфо утверждает, что эти интеллектуалы-утописты стремились завоевать общество «снизу» при помощи захвата таких институтов социализации, как школы и университеты. С этого плацдарма они бы перешли на другие смыслообразующие центры, которые немецкий марксист Руди Дучке называл «длительным маршем сквозь институты». Дучке опирался на идеи Франкфуртской школы и Антонио Грамши, которые утверждали, что необходимо провести культурную трансформацию, чтобы отучить людей от гегемонистской идеологии капиталистического строя. Лишь тогда они смогут обрести политическое сознание, необходимое для свержения системы и установления социализма.

Рассказ Руфо начинается с Маркузе, который, разочаровавшись в западном рабочем классе, обратился за вдохновением к идеям социализма стран третьего мира, радикализму «Чёрных пантер» и студенческим бунтам 1968 года. Вместо общепринятой «диктатуры пролетариата» Маркузе мечтал о «диктатуре интеллектуалов», которые могли бы объединиться с «изгоями и аутсайдерами» для свершения революции. По сути, он привнёс люмпенпролетариат Маркса в историю. Его «Одномерный человек» (1964) стал библией контркультуры. Пока его коллега по Франкфуртской школе Теодор Адорно сопротивлялся антиинтеллектуализму молодых протестующих, Маркузе принял их как предвестников новой утопии.

Маркузе общался с лидерами левых организаций, в частности с руководством радикалов из «Черной пантеры» и Рэпом Брауном. За это террористка из «Синоптиков» Бернадин Дорн назвала Маркузе «идеологическим лидером новых левых». Беспорядки и вандализм в бедных районах американских городов в конце 1960-х годов привели к разрушению кварталов и росту преступности, что препятствовало прогрессу чёрного населения. Совместными усилиями «Синоптиков» и чёрных активистов было совершено около 4 330 взрывов, в результате которых погибло 43 человека. Лидеры «Синоптиков» разглагольствовали, что для достижения их целей им придётся убить 25 миллионов человек. Лидеры организации называли себя «белыми революционерами в стране-угнетателе», а в своём манифесте «Степной пожар» объясняли, что Соединённые Штаты были основаны на белом превосходстве и «привилегиях белой кожи».

Маркузе представлял себе университет как «первый революционный институт», руководящий центр, из которого будет распространяться революция. И, как по команде, многие его товарищи устроились на уютные места в сфере образования. Дорн оказалась в Северо-Западном университете, подорвавший Пентагон и Капитолий Билл Айерс — в Колумбийском университете, а участвовавшая в осаде зала суда, в ходе которой погибли судья и ещё трое человек, Анджела Дэвис получила работу в Калифорнийском университете. «Чёрная пантера» Дэвис успешно перевоплотилась в беглую рабыню последнего времени, сопротивляющуюся системе господства белой расы.

Руфо убедительно проводит грань между насильственным радикализмом «Пантер» и движением Black lives matter. Так, именно лидер «Пантер» Стокли Кармайкл ввёл в обиход понятие «институционального расизма». Программа «Пантер» из десяти пунктов призывала к позитивной дискриминации, освобождению из тюрем «всех чёрных и угнетённых людей» и началу преподавания ревизионистской расовой идеологии в школах. Движение 2010-х годов Black lives matter лишь повторило эти слоганы, требуя упразднить полицию и тюрьмы и ввести «культурно ориентированное образование». Лидер движения Патриция Каллорс училась у Эрика Манна из «Синоптиков» и высоко оценивала влияние Дэвис и «Пантер».

По мнению Руфо, BLM 2010-х годов представлял собой радикализм «Пантер», переупакованный из маскулинной «Чёрной силы» в женственную лечебную позицию жертвы. Когда BLM попыталось вникнуть в новой эмоциональное и медийное пространство, злость и страх сменились виной и стыдом. Как отмечает Руфо, его трёхступенчатая тактика начинается с привязки к символическому событию, например, полицейской перестрелке, а затем переходит к обвинениям в «системном» расизме или жестокости, обоснованном радикальными учёными на основании убедительной бивариантной статистики, такой как неравенство в смертности. Завершающая ступень тактики — призыв к революционным действиям, вроде «лишения полиции финансирования» и ликвидации тюрем. Предсказуемый результат — кровопролитие и страдания.

Они неоднократно добивались уступок от элитных учебных заведений с помощью этой силы, пряча ее за студенческой деятельностью и эмоциональным шантажом. Впервые протестующие требовали создание факультетов чёрных исследований впервые в 1968 году в Государственном университете Сан-Франциско. Позитивная дискриминация отчасти возникла в ответ на насилие, предоставив условия таким радикалам, как Элдридж Кливер и Деррик Белл. Циничный подход Белла к Конституции, интерпретирующий её либеральный универсализм как дымовую завесу для сокрытия тайной программы господства белой расы, привёл к появлению КРТ. Откровенно активистская новая парадигма открыто ставила политику выше правды.

Как КРТ попала в школы? По мнению Руфо, путь из науки в школы лежит через критическую педагогику бразильского педагога-маоиста Паулу Фрейре. Фрейре хотел «деколонизировать умы» при помощи социалистической пропаганды, отказываясь признавать гуманитарную и экономическую катастрофы Культурной революции Мао. Потерпев неудачу в развивающихся странах, в 1980-х он установил контакт с американскими учёными, значительно повлияв на таких левых, как Генри Жиру и его многочисленных учеников. Их кампания по продвижению педагогики освобождения Фрейре должна была увенчаться таким успехом, о котором они даже не мечтали. Первоначальный план Жиру состоял в том, чтобы поместить сотню радикалов-единомышленников в академическую среду. Затем движение распространилось на многочисленные институты и издания. Как пишет Руфо, «Педагогика угнетённых» Фрейре получила широкое распространение в педагогических университетах и стала третьей социологической книгой по цитируемости за всё время.

Руфо прослеживает логическую нить от идеологии «Пантер» к критической педагогике через КРТ. Результатом стал бурный рост содержания КРТ в американском образовании. Например, программа этнических исследований в Калифорнии внедряет в государственные школы псевдонаучную идею «структурного расизма». Здесь произошло институциональное закрепление восторженного наблюдения Кливера 1960-х годов о том, что «все большее число белой молодежи отказывается от своего кровного наследия и принимает цветных людей в качестве своих героев и образцов для подражания». По мнению Руфо, конечным пунктом этой доктрины «белого зла и чёрного отчаяния» является нигилизм, бюрократическое перераспределение собственности и разрушение основополагающих идеалов страны: равного отношения и свободы личности.

В заключение Руфо призывает к контрреволюции, «новому словарю», который должен перевернуть нарратив американского зла. Эвфемизмы должны быть изобличены, бюрократия РРИ упразднена, а коррумпированные институты разрушены или уничтожены. Америка должна свергнуть революцию 1968 года и восстановить дух 1776.

Революции или институты?

Ханания и Руфо значительно расширяют наше понимание феномена прогрессивности, но содержат важные упущения.

Руфо убедительно доказывает, что посыл и тактики BLM и Антифа сформировала культурная разновидность революционного марксизма. Именно он предоставил BLM и Антифа необходимые понятия и ударные группировки для покорения государственного образования. Однако Руфо не объясняет, откуда в обществе этот спрос: почему Анджелу Дэвис и Патрицию Куллорс чествовали в СМИ, почему университеты сбиваясь с ног спешили нанять агрессивных радикалов, почему большинство избирателей Сиэтла поддержали лишение полиции финансирования и почему на марш с BLM вышло так много белой молодёжи. Без поддержки леволибералов, воодушевлённых политикой сострадания и вины вместо революции, радикалы кричали бы в пустоту.

В то же время институциональный подход Ханании в некоторых случаях пытается тайно протащить за собой культуру. Можно легко представить себе сценарий, в котором консервативные бюрократы и судьи в узком понимании трактуют законодательство о гражданских правах. Таким образом, юридический и административный активизм становится идеологическим, пусть и усиленным численным превосходством левых в администрирующих профессиях. Точка зрения, что «культура находится ниже закона», также не может объяснить, почему профессора и корпорации продолжили продвигать принципы РРИ даже после их отмены, как в Калифорнии, или после их ограничения, как при Рейгане.

И наконец, ни одна из книг ничего не говорит о важнейших леволиберальных сдвигах в общественном сознании. В своей готовящейся книге я, например, утверждаю, что табу антирасизма — это критический пункт, который был расширен, превращён в оружие и перенесён на другие идентичности. Как слово «чикано» превратилось в «латинос» и почему учёные дали такие новые определения «травле» и «травме», что в них вошли обидные слова и разочарования жизни? Ничто из этого невозможно объяснить культурным марксизмом или законом о гражданских правах. Напротив, они возникли в результате постепенной эволюции леволиберального нравственного порядка.

Феномен прогрессивизма лежит в основе новой культурной войны, которая пересматривает американскую и западную политики. Эти книги незаменимы для тех, кто пытается понять его.