Нам как никогда нужны научные диссиденты

Ранний искусственный консенсус по вопросу о происхождении коронавируса — это тревожный признак.

В 2023 году ничто не кажется более очевидным, чем то, что врачи должны мыть руки между приёмами пациентов. Но так было не всегда. И своим знанием этого «очевидного» факта мы обязаны одному из самых известных научных диссидентов в истории Игнацу Земмельвейсу. В 1846 году при Венской больнице действовали две бесплатные акушерские клиники, куда малообеспеченные женщины, в том числе и проститутки, могли обратиться не только за помощью при родах, но и за бесплатным послеродовым уходом за младенцами. В обмен на бесплатные услуги новоиспечённые матери соглашались стать объектом для подготовки врачей (в первой клинике) и акушерок (во второй). Но роды в первой клинике были крайне опасны. Почти каждая десятая роженица умирала от послеродовой горячки. Во второй клинике риск этого осложнения был значительно ниже. Когда об этом стало известно, женщины, знавшие, что их направят в первую клинику, иногда специально пытались родить на улице, как бы по дороге в больницу, чтобы получить бесплатный уход за новорождённым, не пользуясь акушерскими услугами клиники. Рожавшие на улице женщины почти никогда не заболевали послеродовой горячкой.

Земмельвейс, молодой врач, занимавший должность, сравнимую с той, которую мы сегодня называем «ординатором», был одним из немногих, кого беспокоили эти факты. Он стал одержим идеей выяснить, почему в одной клинике дела обстоят гораздо хуже, чем в другой. В 1847 году один из друзей Земмельвейса случайно порезался скальпелем своего коллеги, когда проводил вскрытие. Через несколько дней этот друг умер, при этом у него наблюдались те же симптомы и посмертные признаки, что и у женщин, умерших от послеродовой горячки. Это навело Земмельвейса на гипотезу о том, что причины высокой смертности в первой клинике — то, что студенты-медики во время осмотров переносят «трупные частицы» со вскрытий на уроках анатомии в беременных женщин. Проведя эксперименты с различными чистящими средствами, чтобы определить, какое из них лучше всего устраняет гнилой трупный запах, Земмельвейс предложил студентам-медикам между вскрытиями и осмотрами пациентов мыть руки хлоркой. Смертность в первой клинике сразу же снизилась на 90%.

То, что произошло дальше, многое говорит об отношении к научным диссидентам. Земмельвейса высмеяли, выгнали из Венской больницы, а затем и из Вены в принципе. В конце концов он умер в психиатрической больнице в Венгрии после жестокого избиения охранниками. Такое обращение с учёным-диссидентом иногда называют «рефлексом Земмельвейса», который Тимоти Лири определил как «поведение толпы, встречающееся среди приматов и их детёнышей на неразвитых планетах, при котором карается открытие важного научного факта».

Однако учёный-диссидент так важен именно потому, что, как подчеркивал философ и историк Томас Кун в своей фундаментальной работе «Структура научных революций», научные сообщества преуспевают в защите своих устоявшихся теорий от неудобных новых наблюдений и доказательств. Кун подчеркивал, что научный прогресс проявляется в двух совершенно разных формах, каждая из которых опирается на совершенно разные стили мышления. Первый вид прогресса он называл «решением головоломок». Он предполагает, что все неудобные наблюдения и доказательства необходимо вписать в существующие рамки. Легко может показаться, что Кун принижает этот вид работы (он называл его очень скучно звучащей «нормальной наукой»), но вряд ли можно придумать что-то более далёкое от истины. Согласно Куну, именно в этом процессе научная основа приобретает богатство, сложность и объяснительную силу.

Однако для решения головоломок необходима догматическая приверженность существующей системе. Невозможно дополнить богатую сложность научной основы, если постоянно отвлекаться на новые блестящие идеи. Впрочем, в конечном итоге наука должна развиваться по второму типу прогресса. По гораздо более привлекательно звучащему пути «революционной науки», описанием которой и известен Кун. Но тот факт, что для «нормальной науки» крайне важно повседневное решение головоломок и догматическая приверженность существующим принципам, наделяет Земмельвейсов мира крайне сложной ролью. Несмотря на то, что эта роль крайне важна для дальнейшего развития научного прогресса, она также противоречит тому, чем занимается большинство учёных, — защите существующих принципов.

Историки расходятся во мнениях относительно того, почему взгляды Земмельвейса игнорировались, несмотря на очевидность полезности его рекомендаций. Может быть, дело в том, что он не предложил никакого механизма передачи инфекции (микробная теория возникновения болезней появится лишь 20 лет спустя) или плохо объяснил свои взгляды, или в том, что высокопоставленные врачи Венской больницы оскорбились идеей необходимости мыть руки перед тем, как прикасаться к проституткам? Возможно, дело было не в этом. Вероятно, гуморальная теория болезни (теория о том, что в теле человека текут 4 жидкости (гуморы), дисбаланс которых и вызывает болезни — п.п.), основанная на восходящих к Аристотелю, Галену и Гиппократу незыблемых убеждениях, слишком прочно укоренилась в сознании, и рассуждения, основанные на иных идеях, не смогли пробить в ней брешь. Так считал и Кун.

Однако научные догмы, которые приходится преодолевать учёным-диссидентам, не всегда имеют столь древнюю и престижную родословную. Возьмем, к примеру, вопрос о роли пищевых сахаров и жиров. В 1950-х годах американские мужчины стали умирать от ишемической болезни сердца гораздо чаще, чем в других странах мира. Вероятной причиной считались особенности питания. Но какие именно аспекты американского питания виноваты в этом, оставалось неясным. К 1960-м годам существовали две основные гипотезы: добавленный сахар, с одной стороны, и общее количество пищевых жиров, насыщенных жиров и холестерина — с другой. Мнения физиологов разделились: Джон Юдкин отстаивал «сахарную» гипотезу, в то время как Ансель Киз считал главными виновниками жиры и холестерин.

К 1980 году лишь немногие учёные считали, что сахар играет роль в развитии сердечно-сосудистых заболеваний, а в Рекомендациях по питанию для американцев 1980 года основное внимание уделялось снижению общего количества жира, насыщенного жира и холестерина в рационе. Откуда взялся этот консенсус и как он появился так быстро? На этот вопрос отвечает процесс формирования консенсуса, который время от времени происходит в науке и который гораздо менее различим, чем наша традиционная картина.

В центре этой истории оказалась организация под названием Фонд исследования сахара (ФИС). 11 июля 1965 года газета New York Herald Tribune опубликовала материал, основанный на результатах исследования, опубликованного в журнале Annals of Internal Medicine, в котором сообщалось о гораздо более сильной связи между сахаром и сердечно-сосудистыми заболеваниями, чем это утверждалось ранее. Два дня спустя ФИС одобрил «проект 226», предусматривающий проведение обзора литературы, целью которого было дискредитировать науку, установившую связь между сахаром и сердечно-сосудистыми заболеваниями, и вывести консенсус в отношении жиров и холестерина. В общей сложности на это Фонд исследования сахара потратил более 6,5 миллионов долларов (в долларах 2023 года). К моменту публикации рекомендаций 1980 года эти усилия увенчались решительным успехом.

Эпизод с сахаром показывает следующее: иногда научный консенсус достигается благодаря тому, что заинтересованные лица старательно и целенаправленно превращают ситуацию глубокой неопределенности в ситуацию, в которой, кажется, есть неопровержимые доказательства в пользу того, что становится общепринятым мнением.

Когда научный консенсус возникает в результате такого ускоренного процесса, роль научного диссидента не сводится к революционной науке, как это было у Земмельвейса. Она заключается в том, чтобы обеспечить проверку эпистемически пагубного и искусственного формирования консенсуса. Тем не менее, задачи перед диссидентом стоят схожие. Этот ускоренный процесс никогда не разворачивался с таким успехом и такой яростью, как в случае с происхождением вируса SARS-CoV-2.

Во время пандемии COVID-19, безусловно, появилась своя доля научных диссидентов. Эксперты в области общественного здравоохранения в Швеции, а также подписанты так называемой Грейт-Баррингтонской декларации оспаривали утверждение о том, что локдауны принесут чистую пользу здоровью и благополучию жителей тех населённых пунктов, где их вводили. Экономист Эмили Остер собирала данные о низких рисках в случае возобновления работы школ во время пандемии. Британский эпидемиолог и эксперт по доказательной медицине Том Джефферсон и его группа из Кокрановского сотрудничества, одного из самых известных в мире составителей систематических обзоров медицинских доказательств, утверждали, что масочные требования не препятствуют распространению вируса. Онколог и биостатистик Винай Прасад утверждал, что молодым людям с низким риском серьёзного заболевания дают (в некоторых случаях — насильно) слишком много доз вакцины.

Со многими из этих «ковид-диссидентов» обошлись довольно жестоко. Они подверглись широкой критике как со стороны основного научного сообщества, так и со стороны общественности. Аргументация и интервью многих из них подвергались цензуре в социальных сетях и на размещающих контент сайтах, таких как YouTube. Зачастую крупные технологические компании, стоящие за этими платформами, координировали свои действия с правительством США, чтобы определить, что должно подвергаться цензуре. Некоторые из «ковид-диссидентов» стали целями скоординированных попыток дискредитации со стороны государственных бюрократов. В октябре 2020 года директор Национального института здоровья Фрэнсис Коллинз отправил директору Национального института аллергии и инфекционных заболеваний Энтони Фаучи электронное письмо, в котором говорилось, что Грейт-Баррингтонская декларация «похоже, привлекает много внимания — под ней поставил подпись даже нобелевский лауреат Майк Левитт из Стэнфорда. Необходимо провести быстрый и разрушительный публичный разбор её идей... Готовится ли он?». Видео «Перспективы пандемии» Джона Иоаннидиса, которого The Atlantic назвал «одним из самых влиятельных ученых» (его цитируемость — более полумиллиона ссылок), на YouTube подверглось цензуре. Когда Том Джефферсон и его группа опубликовали доклад, в котором говорилось, что они «опираясь на результаты проведённых исследований, они не уверены в том, что ношение масок и респираторов N95/P2 помогает замедлить распространение респираторных вирусов», главный редактор Кокрана извинился за такую формулировку. При этом последующие опросы показали, что такая формулировка была нормальной для Кокрана, учитывая характер доказательств.

Мы также знаем, что многие социальные сети отправляли пользователей в теневой бан за размещение диссидентской научной информации, что существенно ограничивало их охват аудитории. По словам журналиста Дэвида Цвейга, «правительство США оказывало давление на Twitter и другие социальные сети, чтобы выводить в топ один контент о COVID-19 и скрывать другой». В Twitter даже публикации, в которых приводились официальные данные Центра по контролю и профилактике заболеваний США, помечались как «вводящие в заблуждение», если в них освещались неудобные, но фактические утверждения. Например, одно из утверждений показывало, что на самом деле COVID-19 не был основной причиной смерти детей во время пандемии. Все эти действия были классическим проявлением рефлекса Земмельвейса.

Но во время пандемии мало кто из научных диссидентов подвергался такому презрению и порицанию, как те, кто оспаривал консенсус относительно происхождения SARS-CoV-2. Уже осенью 2020 года некоторые исследователи начали всерьёз доказывать, что вирус мог быть разработан в ходе исследований c приобретением функций, проводившихся в Уханьском институте вирусологии, а затем случайно попасть к населению провинции Хубэй — это так называемая гипотеза «лабораторной утечки». Отношение научного сообщества к этим диссидентам было хорошо выражено в опубликованном в журнале Lancet письме "Заявление в поддержку ученых, специалистов в области общественного здравоохранения и медицинских работников Китая, борющихся с COVID-19 «от 19 февраля 2020 года, написанном 27 исследователями в области медицины, биологии, вирусологии, эпидемиологии и общественного здоровья.

«Учёные из многих стран опубликовали и проанализировали геномы возбудителя тяжёлого острого респираторного синдрома коронавируса (SARS-CoV-2) и в подавляющем большинстве случаев пришли к выводу, что этот коронавирус, как и многие другие новые патогены, возник в дикой природе. Эту теорию также поддерживает письмо президентов Национальных академий наук, инженерии и медицины США и научных сообществ, которые они представляют. Теории заговора не порождают ничего, кроме страха, слухов и предрассудков, которые ставят под угрозу наше глобальное сотрудничество в борьбе с этим вирусом. Мы поддерживаем призыв генерального директора ВОЗ к продвижению научных доказательств и единства, а не дезинформации и домыслов», — говорилось в нём.

После размещения на сайте Change.org это письмо собрало более 20 000 подписей, многие из которых были поставлены людьми, представляющимися экспертами в соответствующей области. Теперь мы знаем, что оно было создано под руководством его пятого автора президента EcoHealth Alliance Питера Дашака. Он выделяет миллионы долларов на исследования, которые в случае согласия с гипотезой о лабораторных утечках могут быть поставлены под сомнение. Он в частном порядке написал, что хотел бы, чтобы письмо «не выглядело как политическое заявление».

Письмо Lancet и другие подобные ему попытки обороны теории естественного происхождения создали красную линию, которую мало кто осмелился переступить. Одним из видных общественных деятелей, сделавших это, стал комик Джон Стюарт. Выступая на Late Show своего бывшего коллеги Стивена Колберта, Стюарт пошутил: «В районе города Херши, штат Пенсильвания, произошёл разлив шоколада — как вы думаете, что случилось?». Он, конечно, имел в виду, что новый штамм SARS не случайно появился в том же городе, что и вирусологический институт, известный изучением коронавирусов, появившихся от летучих мышей.

На протяжении всей пандемии любое научное инакомыслие, а особенно инакомыслие в отношении происхождения вируса, рассматривалось как признак приверженности сомнительным политическим взглядам, ассоциирующимся со сторонниками Дональда Трампа. Но мало кто в мире может с большей уверенностью заявить о своей непричастности к правым трампистам, чем Джон Стюарт. Тем не менее, ответное осуждение было быстрым и жёстким. Колберт сразу же спросил Стюарта, как давно он работает на сенатора-республиканца Рона Джонсона. «Две вещи, которые прозвучали в ответ, — сказал позже Стюарт, — это то, что я расист по отношению к азиатам и что я посмел присоединиться к ультра-правым». Он добавил: «Более серьёзная проблема во всём этом — неспособность обсуждать вещи, которые находятся в рамках возможного, не впадая в крайности и не проверяя друг друга на политическую лояльность, как это было в моем случае».

Конечно, Стюарт не учёный, но некоторые учёные, в том числе молекулярный биолог Ричард Эбрайт, специалист по изучению данных Жиль Деманеф, молекулярный биолог Алина Чан и бывший директор Центра по контролю и профилактике заболеваний США Роберт Редфилд, тоже подверглись подобному обращению. В своих показаниях специальному подкомитету Палаты представителей Конгресса США Редфилд заявил: «Мне сказали, что им нужна единая картина, а у меня, очевидно, другая точка зрения... Науке присущи дискуссии, а они пытались их подавить».

Думаю, мы никогда не узнаем всей правды о происхождении SARS-CoV-2. И я, конечно, не претендую на то, чтобы знать эту правду. Но сейчас мы знаем, что Стюарт, Деманеф и Редфилд подверглись рефлексу Земмельвейса не потому, что были сильны доказательства их неправоты, и не потому, что, как в медицине Гиппократа, взгляды, которые они оспаривали, имели долгую историю или были устоявшимся мировоззрением. На самом деле консенсус, к которому «в подавляющем большинстве» пришли «учёные из многих стран» (что вирус SARS-CoV-2 появился в природе), сочинили после спешной видеоконференции, нескольких электронных писем и группового общения в Slack с 1 по 4 февраля 2020 года. Кульминацией этих разговоров стала публикация 4 февраля в Nature Medicine статьи «Проксимальное происхождение SARS-CoV2». В ней делался знаменитый вывод: «Наш анализ ясно показывает, что SARS-CoV-2 не был создан в лаборатории и не является целенаправленно управляемым вирусом».

Справедливости ради стоит сказать, что этот вывод действительно был «сочинён», поскольку есть свидетельства того, что его авторы сами в него не верили. 1 февраля датский биолог Кристиан Андерсен написал в канале Slack: «Думаю, главное, что до сих пор не выходит у меня из головы, — это то, что версия утечки из лаборатории чертовски похожа на правду, ведь они действительно занимались такой работой, а молекулярные данные полностью совпадают с таким сценарием». Но к 4 февраля он стал ведущим автором статьи, которая «ясно показала», что вирус «не был целенаправленно управляемым». Второй автор работы «Проксимальное происхождение» Эндрю Рамбо написал в Slack: «Я буквально мечусь изо дня в день, размышляя над тем, что верно: лабораторная утечка или природное происхождение». Другой автор Ян Липкин написал: «С учётом масштабов исследований коронавирусов на летучих мышах и точки возникновения первых случаев заражения людей нам предстоить оценить ужасное количество косвенных улик». В своих показаниях Конгрессу Липкин заявил, что «доктор Холмс стал очень недоволен мной после того, как я отказался подписаться под статьей и сказать, что есть доказательства того, что это началось именно на продуктовом рынке». Липкин имел в виду четвёртого автора статьи, Эдварда Холмса, который в частном порядке написал: «Китай опредёленно пытается переписать то, что произошло» и «Не может быть, чтобы отбор происходил на рынке». Пятый автор Роберт Гэрри написал: «Вовсе не безумно предположить, что [вставка фуринового участка (увеличивающего заразность) в коронавирус летучих мышей] могла произойти, ведь исследования мутаций с приобретением функции действительно там проводятся».

Почему все они изменили своё мнение в течение этих трёх дней? Их официальная версия заключалась в том, что новые данные, полученные от исследования панголинов (гигантских ящеров — п.п.), объясняют некоторые аномалии в вирусе, в результате чего молекулярные данные выглядят «полностью непротиворечивыми». Но в электронном письме от 20 февраля Андерсен признал: «К сожалению, ничто из этого [данных о панголинах] не помогает опровергнуть лабораторное происхождение, и такая возможность должна рассматриваться как серьёзная научная теория». В канале Slack он дал нам настоящий ответ: «Я ненавижу, когда в науку вмешивается политика — но этого невозможно не делать, особенно учитывая обстоятельства». И даже 16 апреля 2020 года он писал своим коллегам: «Я всё ещё не до конца уверен, что здесь не замешано искусственное создание. Мы также не можем полностью исключить технологический подход (для фундаментальных исследований)».

Теперь мы знаем, что в видеоконференции 1 февраля участвовали Энтони Фаучи, Фрэнсис Коллинз, Кристиан Дростен (иногда известный как «немецкий Фаучи») и его голландский коллега Рон Фушье. Фушье и Дростен были активными сторонниками исследований c приобретением функций. Фушье помогал в подготовке статьи, но не хотел указывать своё имя в качестве автора. Все четверо настойчиво добивались того, чтобы гипотеза лабораторной утечки была исключена из статьи. На следующий день, 2 февраля, Андерсен написал в Slack о видеоконференции.

«И Рон, и Кристиан слишком конфликтны, чтобы здраво обдумать этот вопрос. Для них гипотеза случайной утечки из лаборатории настолько маловероятна, что они не хотят её рассматривать. Главная проблема заключается в том, что случайная утечка на самом деле весьма вероятна — это не какая-то маргинальная теория. Я не думаю, что нам следует отвечать в текущей теме, поскольку он фактически запретил дискуссию в ней и, как мне кажется, это приведет к перепалке. Кристиан и Рон ясно дали понять, что считают эту теорию бредовой», — сказал он.

В конце концов, конечно же, получается, что интересы четырех неавторов, участвовавших в обсуждении (Фаучи, Коллинза, Дростена и Фушье), возобладали над научным суждением пяти авторов. Ничем иным объяснить практически мгновенный переход от «чертовски вероятно» к «точно нет» нельзя. И это несмотря на то, что, по мнению ведущего автора, по крайней мере двое из четырёх неавторов были «слишком конфликтны, чтобы мыслить... здраво».

Научные диссиденты никогда не будут популярны. Они ассоциируются у нас с такими безумными мнениями, как «изменение климата — это мистификация» и «детские вакцины вызывают аутизм». Рефлекс Земмельвейса силён в каждом из нас. От этого не застрахована даже такая горячо любимая фигура как Джон Стюарт. Но мир не прост, не всегда ясно, на что указывают доказательства, и не всегда всё так, как кажется. Поэтому мы должны поблагодарить всех Земмельвейсов мира за их усердие и мужество. Это не значит, что мы должны верить каждому научному еретику. Но это означает, что мы должны решительно противостоять желанию наказать их, подвергнуть цензуре или назвать расистами, а также оценивать их утверждения, говоря словами Стюарта, «проверяя друг друга на политическую лояльность».