Либертарианская революция в Америке

Еще со времен сражения при Лексингтоне и Конкорде стали ясны две истины о Войне за независимость в США. Первая заключается в том, что её искренне и с энтузиазмом поддерживало большинство американского населения. Это была настоящая народная война против британского правления. Без поддержки американского народа ополченцы, безусловно, не смогли бы завершить первую успешную национально-освободительную войну в истории, войну против величайшей в мире военно-морской державы. Как в 1789 году написал первый великий историк американской революции Дэвид Рамзи:

Эта война была народной войной... усилий армии не хватило бы для осуществления революции, если бы большая часть народа не была к ней готова и не была настроена выступать против Великобритании.

Вторая истина заключается в абсолютной ошибочности популярного среди историков всех идеологий мнения о том, что между политическим или моральным принципом и экономическими интересами существует необходимая дихотомия. Дружественно настроенные к революции историки настаивают на том, что американцы сражались за свою политическую свободу, за независимость, за конституционные права или за демократию; критически настроенные историки утверждают, что борьба велась исключительно по экономическим причинам, для защиты собственности и торговли от вмешательства Великобритании.

Но почему эти причины нужно разделять? Почему нельзя объединить защиту американской свободы и собственности и защиту политических и экономических прав? Купцы, восставшие против гербового сбора или сахарного и чайного налога, или против ограничений Навигационных законов, сражались за свою собственность и за право на свободу одновременно. Американские массы похожим образом сражались за все права собственности, как свои, так и купцов, а также выступали потребителями, сражающимися против британских налогов и ограничений..

Иными словами, между свободой и собственностью или между защитой прав собственности на свою личность и на свои материальные ценности не должно быть никакой дихотомии. Защита прав логически едина во всех сферах деятельности. И, более того, американские революционеры, безусловно, действовали именно исходя из таких предположений, о чём свидетельствует их фундаментальная приверженность либертарианской мысли, политическим и экономическим правам и «свободе и собственности». Люди XVIII века не видели дихотомии между личной и экономической свободой, между правом на свободу и на собственность; эти искусственные различия были сконструированы в более поздние эпохи.

Идеология и государство

Исходя из наших выводов о том, что американские революционеры располагали преданностью большинства колонистов и не видели дихотомии между свободой и экономическими правами и, следовательно, между идеологией и экономическими интересами, мы можем перейти к некоторым более широким размышлениям о роли идеологии в различных действиях политической истории по сравнению с экономическим интересом. В частности, мы утверждаем, что первичные мотивы, скорее всего, будут различаться между двумя классами политических действий: между действиями государства по расширению своей власти над населением и действиями населения по смещению или восстанию против государственной власти. Мы утверждаем, что действия первых будут в первую очередь мотивированы экономическими интересами, а вторых — более абстрактными идеологическими или моральными беспокойствами.

Давайте посмотрим, почему это так. На протяжении всей истории суть государства состоит в том, что меньшинство населения, представляющее собой властную элиту или «правящий класс», управляет и живёт за счёт большинства или «управляемых». Поскольку большинство не может паразитировать на меньшинстве без быстрого разрушения экономики и социальной системы и поскольку большинство никогда не может постоянно действовать само по себе и всегда должно возглавляться олигархией, каждое государство существует за счёт разграбления большинства в интересах правящего меньшинства. Вторая или дополнительная причина неизбежного правления меньшинства — это вездесущее распространение разделения труда: большая часть общественности должна тратить большую часть своего времени на то, чтобы зарабатывать на жизнь. Следовательно, фактическое управление государством должно оставаться профессионалам, занимающимся этим полный рабочий день, которые обязательно составляют меньшинство общества.

Таким образом, государство всегда состоит из меньшинства, которое грабит и притесняет большинство. Это подводит нас к великому вопросу, великой загадке политической философии: загадке гражданского повиновения. Политические философы от Этьена де Ла Боэти до Дэвида Юма и Людвига фон Мизеса утверждают, что ни одно государство, ни одно меньшинство не может долгое время оставаться у власти, если его хотя бы пассивно не поддерживает большинство. Тогда почему большинство продолжает принимать и поддерживать государство, раз таким образом оно явно соглашается на собственное подчинение? Почему большинство продолжает подчиняться меньшинству?

Здесь мы подходим к извечной роли интеллигенции — групп, формирующих общественное мнение. Правящий класс (будь то военачальники, дворяне, бюрократы, феодальные помещики, купцы-монополисты или коалиции нескольких из этих групп) вынуждены нанимать интеллигенцию, чтобы та убеждала большую часть общественности в том, что их правление благотворно, неизбежно, необходимо и даже божественно. Ключевая роль интеллигенции в истории — это роль придворной интеллигенции, которая в обмен на свою долю (младшее партнёрство во власти и богатстве, предложенное остальным правящим классом) готовит оправдания для государственного правления, которыми убеждает заблуждающуюся общественность. Это извечный союз церкви и государства, трона и алтаря, и в наше время церковь в значительной степени заменяет светская интеллигенция и «учёные» технократы.

Таким образом, когда государственные правители осуществляют действия по использованию и расширению государственной власти, их основная мотивация заключается в экономике: они стремятся расширить масштабы своего грабежа за счёт подданных и налогоплательщиков. Исповедуемая ими идеология, которая формируется и распространяется в обществе при помощи придворной интеллигенции, — это продуманная рационализация их экономических интересов. Идеология служит камуфляжем для их награбленного, фиктивной одеждой, созданной интеллигенцией, чтобы скрыть голый грабёж императора. Таким образом, сутью проблемы является экономическая мотивация, скрывающаяся за идеологическим нарядом государства.

Чем заняты антиэтатисты

Но что насчёт бунтов против государственной власти, этих нечастых, но важнейших событий в истории, когда подданные восстают, чтобы ослабить, свести на нет или уничтожить государственную власть? Иными словами, что насчёт таких великих событий, как американская революция или классические либеральные движения XVII и XVIII веков? Конечно, здесь тоже присутствует экономическая мотивация, и в этом случае это — защита частной собственности подчинённых от посягательств государства. Но мы утверждаем, что даже для объединённых во время американской революции оппозиционеров или революционеров основной мотив был идеологическим, а не экономическим.

Главная причина этого утверждения заключается в том, что правящий класс, будучи небольшим и в значительной степени специализированным, мотивирован круглосуточно думать о своих экономических интересах. Производители, обращающиеся за тарифами, купцы, стремящиеся подорвать бизнес своих конкурентов, банкиры, ищущие налоги для погашения государственных облигаций, правители, стремящиеся к сильному государству, от которого можно получать доходы, бюрократы, желающие расширить свою империю, все они — профессиональные этатисты. Они постоянно работают, чтобы сохранить и расширить свои привилегии. Отсюда и главенство экономического мотива в их действиях.

Но большинство позволяет вводить себя в заблуждение в основном потому, что его непосредственные интересы обычно расплывчаты и трудно наблюдаемы, а также потому, что его составляют не профессиональные «антиэтатисты», а простые люди, занимающиеся своими повседневными вещами. Что обычный человек может знать о мудрёных процессах субсидирования и налогообложения или о выпуске облигаций? Как правило, он слишком занят своей повседневной жизнью и слишком привык к своей участи после длительного воздействия государственной пропаганды, чтобы задумываться о своей несчастной судьбе. Следовательно, оппозиционное или революционное движение, да и вообще любое массовое движение снизу, не может управляться в первую очередь обычными экономическими мотивами.

Для формирования массового движения массы должны быть воодушевлены и возбуждены для редкого и непривычного накала страстей против существующей системы. Пробудить интерес масс (или, выражаясь современным жаргоном, «повысить их самосознание») и вывести их из трясины повседневной привычки к непривычной и воинственной деятельности в оппозиции к государству может только идеология, которой управляет либо новое религиозное обращение, либо стремление к справедливости.

Это не значит, что экономические мотивы (например, защита собственности) не играют важной роли. Но для формирования массового движения в оппозиции люди должны избавиться от своих привычек и повседневных забот, длящихся столетиями, и стать такими политически активными и решительными, как никогда ранее. И с этим может справиться только общепринятая идеология, в которую страстно верят. Отсюда следует наше заключение о том, что такие массовые движения, как американская революция, должны в первую очередь быть мотивированы общей идеологией.

Идеология масс

Как же тогда массы подданных приобретают эту направляющую и определяющую идеологию? По своей природе массы не способны приходить к такой оппозиционной или революционной идеологии самостоятельно. Они настолько привыкли к своей повседневной рутине, что обычно не заинтересованы в идеологии, поэтому сами по себе массы не могут вытащить себя за волосы и создать идеологическое движение, находящееся в оппозиции существующему государству. Здесь мы приходим к важнейшей роли интеллигенции.

Только у интеллигенции, на полную ставку (или почти на полную ставку) специализирующейся на идеях, есть время, возможность и склонность сформулировать оппозиционную идеологию и затем распространить её среди масс или подданных. В отличие от придворных интеллигентов-этатистов, чья роль заключается в том, чтобы быть младшим партнёром по рационализации экономических интересов правящего класса, роль радикальной или оппозиционной интеллигенции заключается в том, чтобы управлять формированием оппозиционной или революционной идеологии, а затем распространять эту идеологию среди масс, тем самым вовлекая их в революционное движение.

Из этого следует важный момент: при оценке мотивации самой интеллигенции или даже масс в целом верно то, что противопоставлять себя существующему государству — это одинокий, тернистый и часто опасный путь. Обычно прямые экономические интересы радикальных интеллигентов заключаются в том, чтобы «продаться» и позволить правящему государственному аппарату себя использовать. Те интеллигенты, которые выбрали радикальный путь и, говоря знаменитыми словами американских революционеров, поклялись «своей жизнью, своим состоянием и своей священной честью», вряд ли могут руководствоваться экономическими мотивами. Напротив, лишь яростная идеология, основанная на любви к справедливости, может удерживать интеллигенцию на строгом пути истины. Отсюда вновь вытекает вероятность доминирующей роли идеологии в оппозиционном движении.

Экономика против идеологии

Таким образом, получается, что этатистами, как правило, управляет экономическая мотивация, а идеология служит прикрытием для этих мотивов, в то время как либертарианцами или антиэтатистами принципиальным и главным образом управляет идеология, а экономическая защита выполняет второстепенную роль. При помощи такой дихотомии мы можем, наконец, разрешить извечный историографический спор о том, что играет доминирующую роль в исторической мотивации: идеология или экономические интересы.

Теперь мы можем видеть, почему «экономическая детерминистская» модель человеческой мотивации Бирда-Беккера (доминирующая школа американской истории в 1920-х и 1930-х годах) так плодотворна и проницательна в применении к действиям этатистов из американского правительства, но терпит поразительное фиаско в применении к великим антиэтатистским событиям американской революции. Подход Бирда-Беккера стремился применить экономические детерминистские принципы и, в частности, принципы неустранимого конфликта между различными экономическими классами к американской революции, и имел несколько критических недостатков. Во-первых, его авторы не понимали необходимую ключевую роль идей в управлении любым революционным или оппозиционным движением. Во-вторых, они не понимали, что на свободном рынке нет никаких неустранимых экономических конфликтов: без вмешательства государства между купцами, фермерами, лендлордами и прочими нет никаких причин для разногласий. Конфликт создаётся лишь между классами, которые правят в государстве, и классами, которые это государство использует.

Не понимая этого важного момента, историки Бирд и Беккер построили свой анализ на понятиях предположительно конфликтующих классовых интересов, в частности, купцов и фермеров. Поскольку купцы явно лидировали в революционной агитации, подход Бирда-Беккера неизбежно привёл к выводу о том, что, агитируя за революцию, купцы агрессивно продвигали свои классовые интересы за счёт заблуждающихся фермеров.

Объяснение идей

Но затем экономические детерминисты столкнулись с более существенной проблемой: если революция действительно противоречила классовым интересам фермеров, почему они поддержали революционное движение? У детерминистов было два ответа на этот вопрос. Один из них — распространённое заблуждение о том, что революцию поддерживало только меньшинство населения. Второй — заключался в том, что фермеров обманом заставили поддерживать революцию при помощи «пропаганды», которую им транслировали высшие классы.

По сути, эти историки перенесли анализ роли идеологии как рационализации классовых интересов с его надлежащего использования для объяснения действий государства на ошибочное — для попыток понять массовые антиэтатистские движения. Они опирались на безосновательную теорию «пропаганды», распространённую в 1920-х и 1930-х годах стараниями Гарольда Лассуэлла: а именно, что никто на самом деле не придерживается никаких идей или идеологии и, следовательно, что идеологические заявления нельзя принимать за чистую монету и стоит рассматривать только как неискреннюю риторику для целей «пропаганды». Школа Бирда-Беккера вновь попала в ловушку из-за того, что не смогла выделить идеям первостепенную роль в истории.

После Второй мировой войны в рамках «американского торжества» среди американских историков того времени новая доминирующая «консенсусная школа» американской истории продемонстрировала, что революцию действительно поддерживала большая часть населения. Однако, к сожалению, под эгидой таких крупных консенсусных теоретиков, как «неоконсерваторы» Даниэль Бурстин и Клинтон Росситер, консенсусная школа пришла к действительно абсурдному выводу о том, что в сравнении с другими революциями в истории американская революция на самом деле была не революцией, а лишь взвешенной и консервативной реакцией на ограничительные меры короны.

Под влиянием американского торжества и послевоенной враждебности ко всем современным революциям консенсусные историки были вынуждены отрицать все конфликты в американской истории, будь то экономические или идеологические, и освобождать американскую республику от первородного греха рождения через революцию.

Консенсусные историки были настолько же враждебно настроены к идеологии, как и их враги, экономические детерминисты. Разница заключалась лишь в том, что там, где детерминисты видели классовый конфликт, консенсусная школа утверждала, что гений американцев всегда был свободен от любой абстрактной идеологии и что вместо этого они решали все вопросы как спонтанные и способные прагматики. Таким образом, в своём стремлении отрицать революционную природу американской революции консенсусная школа не увидела, что все революции против государственной власти должны быть радикальными и, следовательно, «революционными» действиями, а также что они должны быть искренними массовыми движениями, направляемыми информированной и радикальной идеологией.

Революционная история

Однако, к счастью, самая последняя и доминирующая сейчас школа историографии американской революции (школа профессора Бернарда Бэйлина) выдвигает на передний план идеологию, причём радикальную либертарианскую идеологию. Несмотря на враждебность обеих старых школ историков, за неполное десятилетие Бэйлину удалось стать ведущим интерпретатором революции. Великий вклад Бэйлина заключается в том, что он первым описал действительно доминирующую роль идеологии среди революционеров и подчеркнул, что революция была не только искренне революционным и мультиклассовым массовым движением колонистов, но и что её в первую очередь направляла и стимулировала идеология радикального либертарианства: отсюда то, что Бэйлин с удовольствием называет «трансформирующимся либертарианским радикализмом революции».

В каком-то смысле Бэйлин вернулся к более старому поколению историков рубежа XX века, так называемым конституционалистам, которые также подчёркивали доминирующую роль идей в революционном движении. Но Бэйлин правильно заметил ошибку конституционалистов, которая заключалась в приписывании центральной и направляющей роли трезвым и взвешенным легалистским аргументам о британской конституции и, во вторую очередь, философии Джона Локка о естественных правах и праве на революцию.

Бэйлин заметил, что этой интерпретации не хватает главной движущей силы революционеров: как позже отметили критики, конституциональный легализм был сухим аргументом, который едва ли стимулировал необходимые для революции гнев и увлечение и, более того, игнорировал важную проблему экономического разорения со стороны Великобритании, в то время как философия Локка, хоть и несомненно важная, была слишком абстрактной, чтобы вызывать эмоции или стимулировать широкое распространение чтения среди основной массы колонистов. Бэйлин правильно заметил, что чего-то не хватает: идеологии промежуточного уровня, которая могла бы стимулировать революционный пыл.

Бэйлин нашёл этот недостающий ингредиент у радикальных либертарианских писателей XIX века, в частности, у Тренчарда и Гордона, авторов «Писем Катона». Эти писатели использовали локковскую теорию естественных прав и преобразили её в радикальную, страстную и открыто политическую либертарианскую и антибританскую концепцию. Тренчард и Гордон, а также другие влиятельные либертарианские писатели ясно и страстно изложили либертарианскую теорию естественных прав и указали на то, что государство в целом и британское государство в частности — главный нарушитель таких прав, а также предупредили, что власть (государство) всегда готова вступить в заговор, чтобы нарушить свободы индивида.

Чтобы помешать этому разрушительному и губительному покусительству на свободу со стороны власти, народ должен всегда осмотрительно, бдительно и осторожно относиться к заговорам правителей по расширению своей власти и агрессивным действиям к своим подданным. Именно такой настрой охотно приняли американские колонисты, и именно этим объясняется их «конспирологический взгляд» на английское правительство, который, как показали историки вроде Бернхарда Кнолленберга, оказался в основном верным, поскольку после 1760 года такие заговоры были уж слишком правдивыми. Таким образом, то, что некоторые историки насмешливо называют «паранойей» колонистов, оказывается вовсе не паранойей, а проницательным восприятием реальности, которое, конечно же, подкреплено либертарианским пониманием колонистами самой природы и сущности государственной власти.

Таким образом, в самом глубоком смысле американская революция была сознательной революцией большинства от имени либертарианства и против власти, либертарианской идеологией, которая делала акцент на объединённых правах «свободы и собственности». Американская революция была не только первой великой современной революцией, но и либертарианской революцией.