К 105-й годовщине Октябрьского переворота

Во время Первой мировой войны германская агентура сотрудничала с некоторыми представителями социалистов и сепаратистов в странах Антанты, и многим из них выпал незавидный жребий: во Франции «за переписку с врагом» бывший премьер-министр, министр внутренних дел и депутат парламента Жозеф Кайо четыре года проведёт в заключении, а в Великобритании ирландца Роджера Кейзмента расстреляют за измену. Только Ленину и его соратникам большевикам удалось избежать подобной участи.

По данным британского историка Дж. Смила, расходы Германии на организацию беспорядков в России составили приблизительно 30 миллионов марок. В связи с этим кажется совершенно логичным вопрос: как можно было предотвратить надвигающуюся катастрофу? Ответить призывом к смертной казни или, по крайней мере, уголовным преследованием «немецких шпионов»? Раз в странах, где планомерно уничтожали радикальную оппозицию, работавшую, в том числе, в интересах «врага», революции не произошло — то и в России, будь Ленин и другие большевики своевременно ликвидированы, Октябрьского переворота и последующих за этим кровавых событий не случилось бы.

Но давайте ненадолго отвлечёмся от внешней привлекательности подобных размышлений и посмотрим вглубь процессов февраля-октября 1917 года, чтобы понять, как небольшой группе сектантов удалось захватить и удержать под контролем 170-миллионную страну.

По сравнению со своими товарищами по интернационалу Ленину приходилось иметь дело не просто с режимом «буржуев-эксплуататоров», но с революционным правительством, захватившим власть во время Февральской революции. После отречения Николая II Российскую империю возглавило Временное правительство, состоявшее из части бывших депутатов самоустранившейся Государственной думы. Ещё был Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (Петросовет), представленный различными социалистическими партиями, но прямое государственное управление он не осуществлял, опосредованно влияя на принятие решений во Временном правительстве, с которым его умеренная меньшевистско-эсеровская часть впоследствии сольётся.

Как же так вышло, что власть попала в их руки?

К 1917 году Россия оказалась на грани. Первая мировая война, в которую страна вошла на патриотическом подъёме, унесла жизни 2,5 миллионов её жителей, 3,7 миллиона были ранены, 3,3 миллиона попали в плен. Армия рассыпалась на глазах — мобилизованные солдаты, не понимающие, за кого и за что они воюют, отказывались проливать кровь и массово дезертировали. Всего из армии сбежало порядка 2 миллионов человек. При этом успешные операции, вроде Брусиловского прорыва, захлёбывались в человеческих потерях, отсутствии нормальной координации и припасов.

31 октября 1916-го в Петрограде прошла антивоенная демонстрация, к которой присоединились призывники местного гарнизона. В результате 151 человек были расстреляны за нарушение присяги, а взбунтовавшиеся части — отправлены на фронт.

Экономика Империи тоже находилась не в лучшем положении. Почти бесконтрольное увеличение расходов на войну привело к бешеным темпам роста инфляции: цены выросли в 3 раза, госдолг — в 4,5. Доля золотого обеспечения рубля к январю 1917-го с довоенных 98% измельчала до 16%. Каждый день войны обходился стране в 55 миллионов рублей. Чтобы как-то удержать ситуацию, государство национализировало промышленные предприятия, использовало труд детей, женщин и военнопленных, «по твёрдым ценам» отбирало у крестьян скот и хлеб и вводило продовольственные карточки.

Хотя дела у Российский империи шли не так плохо, как, скажем, у воюющей с ней кайзеровской Германии или Австро-Венгрии, нескольких перебоев с доставкой провизии и топлива в зимнее время оказалось достаточно, чтобы в феврале 1917-го в столице начался голодный бунт, ознаменовавший падение Империи.

После отречения царя от престола к власти приходят силы, некогда пытавшиеся пошатнуть абсолютизм и провести серию реформ, что не могло не вызвать определённого воодушевления. Но, как и после объявления войны, оптимистичные настрой населения быстро сменяется депрессией.

Все со школьной скамьи знают о четырёх составах Временного правительства, каждое из которых было «хорошо» по-своему. В первые два входили преимущественно право-либералы из Государственной думы — кадеты, октябристы, прогрессисты. Руководил ими князь Г.Е. Львов, описываемый современниками как наивный простачок, искренне верящий, что «народ сам создаст своим мудрым чутьём справедливые и светлые формы жизни» накануне первого, апрельского кризиса.

Спровоцировал его своей пресловутой «нотой» лидер конституционных демократов и министр иностранных дел Павел Милюков. В своём заявлении он говорил, что Временное правительство не нарушит обязательств, «принятых в отношении наших союзников» — главным образом Франции и Англии, и, следовательно, не планирует выходить из войны до «победного» — ровно противоположного требовал и ожидал от новой власти русский народ, два месяца назад вышедший на улицы, чтобы положить конец бессмысленному кровопролитию. Однако «министры-капиталисты» рассчитывали заручиться поддержкой на Западе.

В это же время при помощи немцев из Женевы вместе с другими революционерами в Россию возвращается Владимир Ленин. По приезде он выступает с апрельскими тезисами, требуя немедленного прекращения войны и разрыва всех отношений социалистов с недостаточно радикальным Временным правительством, чтобы впоследствии перейти от буржуазно-демократического к следующему, «пролетарскому», этапу революции. Тогда красноречия будущего «вождя мировой революции» едва ли хватило на то, чтобы переубедить собственных сторонников, настроенных более чем положительно по отношению к Временному правительству, если то пойдёт на уступки. Так, его состав покинули Милюков и Гучков (лидер партии «Союз 17 октября»), а вместе с ними и львиная доля кадетов и октябристов.

В результате Временное правительство создало коалицию со спонтанно выросшим из уличной стихии Петросоветом, что привело к власти представителей двух наиболее популярных социалистических партий — партии социал-революционеров и меньшевиков. Казалось бы, вот он, исторический шанс России, к власти пришли демократические силы, способные воплотить чаяния народа — прекратить войну и собрать Всероссийское Учредительное собрание. Но третий состав коалиционного правительства, а за ним и четвёртого забьют последние гвозди в гроб проекта «либеральной России». И мы всецело обязаны этим председателю двух последних составов Временного правительства — Александру Фёдоровичу Керенскому.

Не так давно для меня стало большим открытием, что среди наших либералов Керенский оказался крайне популярной фигурой, без преувеличений «гигантом мысли и отцом русской демократии». А ведь именно адвокат и правый эсер Керенский, пытаясь быть аналогом русского Бонапарта, окончательно похоронил надежду, что Временное правительство будет в силах закончить войну и провести выборы, чего требовала улица, сместившая Николая II и давшая Временному правительству вообще хоть какую-то власть.

И да, Михаил Романов, брат Николая, признанный государем после его низложения, в своём отречении просил «всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству». Однако государственной властью Михаил также не обладал, ведь сам получил её в результате незаконного отречения Николая II. Парадоксально, но, подписав манифест об отречении от своего имени и об отречении от имени своего сына — тринадцатилетнего царевича Алексея, Николай сам нарушил принятый им же Основной закон — конституцию Империи. Несмотря на болезненность и малолетство наследника, юридически экс-царь не имел права отказываться от престола вместо него. Юристы вроде Керенского, заседавшие во Временном правительстве, не могли не знать об этом, но предпочли промолчать.

Не было у Временного правительства и другого законного основания для управления страной — выборности. В отличие от преступно забытой Государственной думы, членов Временного правительства никто не избирал. И они сами прекрасно это понимали. Вот что в своих воспоминаниях пишет ранее упомянутый лидер кадетов Милюков:

...с места в карьер мне был поставлен ядовитый вопрос: «Кто вас выбрал?» Я мог прочесть в ответ целую диссертацию. Нас не «выбрала» Дума. Не выбрал и Родзянко, по запоздавшему поручению императора. Не выбрал и Львов, по-новому, готовившемуся в Ставке царскому указу, о котором мы не могли быть осведомлены. Все эти источники преемственности власти мы сами сознательно отбросили. Оставался один ответ, самый ясный и убедительный. Я ответил: «Нас выбрала русская революция!».

Зная судьбу автора этих слов, скажу, что революция всё-таки сделала свой выбор, и далеко не в пользу Временного правительства и господина Милюкова.

Не справившись с всё теми же задачами — остановить войну, остановить падение экономики и созвать Учредительное собрание, Керенский только усугубил ситуацию. Во-первых, он бросил в тюрьму куда более подходящего на роль военного диктатора генерала Лавра Корнилова. Корнилов пользовался неплохой репутацией среди военных и общества, стремительно правеющего после полного провала Керенского на фронте и введения хлебной монополии, вынуждавшей крестьян сдавать хлеб государству за бесценок. Вдобавок Временное правительство существенно порезало хлебные пайки рабочим.

Чтобы избавиться от стремительно набиравшего популярность конкурента, Керенский раздал оружие социалистам, в том числе большевикам, уже устроившим в июле вооружённый мятеж и попытку захвата власти. В тот раз для предотвращения июльского кризиса пришлось публично обвинить их в подрывной деятельности и шпионаже в пользу Германии, а также выдать ордер на их задержание — Троцкого арестовали, Ленину и Зиновьеву пришлось прятаться в шалаше у Финского залива. Теперь же Керенского почему-то не волновало, что попавшее в руки к радикалам оружие может вскоре быть направлено против него. Нужно сказать, что всё своё недолгое правление угрозу слева он в принципе не считал столь же опасной, как угрозу справа, представленной спешно разбегающейся по домам армией, бессильными генералами и деморализованной развалом ойкумены кучкой бесхребетных монархистов.

Во-вторых, Керенский утратил контроль над Петросоветом, ранее гарантировавшим Временному правительству поддержку улицы и петербургского гарнизона. После «большевизации» советов его всецело направлял Военно-революционный комитет, созданный большевиками и левыми эсерами для свержения Временного правительства. Единственный орган, который мог хоть как-то претендовать на легитимное правление — Госдуму, отправленную ещё Николаем на месячные «каникулы» и ни разу не собиравшуюся после Февральской революции, Керенский лишь окончательно распустил. 1 (14) сентября без созыва Учредительного собрания он и вовсе объявил Россию «республикой», что, как не трудно догадаться, вообще ничего не поменяло. В этот же день немцы начали захватывать Ригу, что заставило Керенского задуматься об эвакуации в Москву.

В условиях полнейшего упадка российской государственности единственной силой, претендовавшей на какую-то «народность», к осени 1917 года остаются лишь большевики, вовремя перехватившие радикальную повестку, просто пообещав сделать всё то, чего не сделало Временное правительство — передать землю крестьянам, фабрики и заводы — рабочим, провести выборы в Учредительное собрание и заключить долгожданный мир. Чем закончился их популизм и ложный республиканизм мы знаем, но в октябре семнадцатого года мало кто понимал различия между программами множества партий социалистов, борющихся за власть. Тем более, когда обещали они всё то же, что и Временное правительство, но ещё не успели доказать свою неспособность это обеспечить.

Таким образом, ключевой недостаток большевиков был не в том, что они обещали народу летом-осенью 1917-го, а в том, что они свои обещания нарушили в угоду политической доктрине. Хотя и от неё, когда того требовали жизненные обстоятельства, они отказывались без особых сожалений, как в случае с позицией по земельному вопросу и переходом к НЭПу. Могли бы пожертвовать и в этот раз, но западоцентричное, марксистское мышление не позволило. Надо было срочно спасать польских, немецких и английских трудящихся от заговора мирового капитала.

Впрочем, Керенский не рассматривал большевиков как проблему. В середине октября, когда шла активная подготовка октябрьского восстания, на заседании правительства он говорил:

Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление большевиков состоялось — у меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно.

От помощи генерала Алексеева, предлагавшего ввести в Петроград войска с фронтов для защиты правительства, он отказался.

Слепоту Керенского можно объяснить. Народу в большинстве своём программа РСДРПб была неинтересна, как и любая другая, не передававшая землю в коллективную собственность крестьянских общин. Особенно это станет ясно после выборов в Учредительное собрание уже после Октябрьского переворота, в котором большинство мест займут эсеры. Но, как мы знаем, Ленину, Троцкому и компании поддержка масс была не так важна, как наличие достаточного количества лояльных штыков, на чём вся Советская власть и продержалась до своего трагикомичного завершения.

Хочу также отметить, что тактическому сотрудничеству между большевиками и немцами не стоит придавать того значения, каким принято его наделять в «патриотической» литературе. Несомненно, оно было, как и было подписание позорного Брестского мира, разорванного Лениным, как только Германская империя последовала в небытие вслед за Российской. Но никакие немецкие деньги, в результате потраченные большевиками на социалистическую революцию в Германии, не помогли бы захватить власть большевикам, если бы не слабость и недальновидность Временного правительства.

Вероятнее всего, при другом сценарии Россия не стала бы жертвой чудовищного коммунистического эксперимента. Но хорошего выхода из того тупика, в который загнал страну царизм и либералы, попросту не было, и на пути реализации любой из альтернативных коммунизму идей русским пришлось бы проливать кровь за одну лишь надежду на лучшее будущее. Другое дело, что без коммунизма этой крови, наверное, было бы намного меньше.

Однако куда важнее в этой истории не то, как всё могло бы сложиться, а то, какие уроки мы можем из неё извлечь. Это особенно касается тех, кто уже сегодня готов отказаться от России и её граждан во имя классовой, национальной или мировой «справедливости».

Такая «справедливость» не сделает нас свободными.