А эти русские, они сейчас с нами на одной площади?

Пока власть подавляет любой протест внутри России, те, кто сумел уехать, протестуют против войны за границей. Но не могут ли эти протесты лишь привести к дезинтеграции российского гражданского общества?

Я участвовал в протестных акциях в Москве в течение десяти лет и двух месяцев. Моим первым митингом стал проходивший на проспекте Сахарова 24 декабря 2011 года, последним — собравшийся около Пушкинской площади 24 февраля 2022 года. «Около» — потому что саму площадь оцепила полиция.

Я помню общее воодушевление, царившее на проспекте Сахарова в декабре 2011 года. Я помню, как впервые заподозрил, что протест выдыхается, на акции 5 марта 2012 года на Пушкинской площади, которая закончилась знаменитой «битвой в фонтане» с участием ныне члена ещё не созданного, но уже «легитимного» российского правительства в изгнании Ильи Пономарёва.

Я помню, как случайные прохожие с неприкрытым ужасом смотрели на участников «Марша мира» в марте 2014 года — в их глазах мы тогда были чуть ли не предателями, врагами России, не готовыми присоединиться к общему ликованию по поводу «воссоединения» с Крымом. И помню, как автомобилисты гудками выражали поддержку протестующим на акциях против ареста Алексея Навального в январе 2021 года.

По этим реперным точкам я сейчас восстанавливаю то, как менялись настроения несогласных с действующей властью россиян. От «У нас всё получится!» — через «Пусть мы в меньшинстве, но мы должны высказаться» — к «Вся Россия устала от Путина, но этого мало, чтобы его свергнуть». Очевидно, что протест в России довольно быстро потерял свой изначальный смысл: по крайней мере, к середине 2012 года уже вряд ли кто-то верил, что с помощью митингов можно добиться честных выборов или заставить власть считаться с гражданским обществом.

Поэтому каждый оппозиционно настроенный гражданин искал собственные аргументы в пользу того, почему протест не бессмыслен. Кто-то говорил о «сигналах», которые общество таким способом посылает власти. Другие считали, что участие в митингах создаёт у людей чувство солидарности. Третьи настаивали, что протестные митинги, в первую очередь, посылают «сигнал» не власти, а колеблющейся части общества: мол, смотрите, задавать вопросы власти вовсе не так страшно, так что присоединяйтесь! Были, наконец, и те, кто думал, что участие в оппозиционных акциях — это просто способ договориться с совестью, убедить самого себя, что ты не молчал.

Так или иначе, после 24 февраля протестные митинги в России стали невозможны. Существуют, разумеется, храбрые одиночки, выходящие с пикетами и перфомансами или проводящие акции прямого действия — но не организованный массовый протест.

Зато такой протест есть за пределами России. В Лондоне, Берлине, Тбилиси и других городах россияне — как давно иммигрировавшие, так и покинувшие страну после начала войны или объявления мобилизации — регулярно выходят с бело-сине-белыми флагами протестовать против войны. В Лондоне, например, протесты проходят каждую неделю, а в Тбилиси совсем недавно состоялся митинг, организованный Free Russia Foundation.

По антуражу эти протесты мало похожи на российские митинги последних лет. Если уж и искать аналогию, то наиболее близким по общему настроению окажется первый митинг на Сахарова: люди выходят безопасно выразить своё мнение в компании единомышленников — а потом ещё могут заскочить с друзьями в бар или кофейню или, в крайнем случае, просто погулять по центру города.

И это нормально. Таким и должен быть протестный митинг в свободном обществе. Если вам доводилось учиться за границей, ваши соседи по общежитию наверняка звали вас на подобные акции — только протестовали тогда не против путинской агрессии в Украине, а против выбросов СО2 или, скажем, за победу мирового пролетариата.

И я вовсе не намерен обвинять людей в том, что их протест не сопряжён с риском — это было бы глупо и недостойно. Здорово, что люди могут выражать свою позицию, не боясь отъехать на 15 суток или заработать уголовку. Но я бы задался вопросом, каково целеполагание этих протестов и к каким последствиям они могут привести.

Начнём с целей. Они явно не в том, чтобы послать «сигнал» власти. Не будем же мы считать адресатами этих протестов посольства России в Берлине, Лондоне и т.д. И уж точно адресатами не могут быть правительства тех стран, где эти митинги проходят: всё же требовать от руководства Великобритании, Германии, Грузии и т.д. прекратить путинскую войну — это искать не там, где потерял, а там, где светло.

Тогда из возможных целей митинга остаются сигналы обществу и солидаризация. Участники митингов часто формулируют свои мотивы как «Мы хотим показать гражданам тех стран, которые нас приютили, что не все русские поддерживают войну». Эта формулировка встречается чаще всего: «не все русские».

И даже если допустить, что немцам, британцам, грузинам и другим гражданам свободного мира не наплевать на то, сколько русских не поддерживает войну, возникает вопрос: а как они будут проводить границу между «поддерживающими» и «не поддерживающими»? Не получится ли, что протестующие русские эмигранты невольно будут дискредитировать своих оставшихся в России сограждан в глазах европейцев? Мол, вас мы видим, но где протесты внутри России? Там тех, кто «не поддерживает», не осталось?

Сами участники протестов в эмиграции, конечно, скажут, что они говорят за себя и за лишённых голоса несогласных в России. Но насколько возможна солидаризация между теми, кто уехал, и теми, кто остался? В какой степени вообще эти две группы могут понять друг друга? Уехавшие ведь не просто избежали опыта жизни в ведущей войну тоталитарной диктатуре, стремительно превращающейся в ДНР. Они ещё и получают опыт прямо противоположный — опыт возможности делать политические заявления, не опасаясь репрессий со стороны власти.

И не случится ли, что с каждым походом на митинг за границей его участник будет всё больше отрываться от гражданского общества в России, оказываясь в окружении бело-сине-белых флагов, чей символизм не очень понятен оставшимся? Понятно, что размахивать бело-сине-красным триколором где-нибудь в Европе сейчас — не лучшая идея. Но означает ли это, что его непременно нужно срочно чем-то заменить?

Кроме того, протестующий за границей неминуемо включается в местную политическую повестку: так, русские, оказавшиеся в Грузии, на антивоенных митингах протестуют не только против войны в Украине, но и против оккупации Абхазии и Южной Осетии. Честно признаем, у оставшихся в России эта проблема явно не на первом месте.

Разве не может всё это запустить процесс атомизации уехавших? И смогут ли российские эмигранты в этих обстоятельствах говорить от лица несогласных, оставшихся в России? Получится ли у них реинтегрироваться в российское гражданское общество, когда придёт момент объединяться? И захотят ли они это сделать?

У меня нет ответов на эти вопросы. Я даже не знаю, задают ли участники антивоенных митингов за границей вопросы о целях и адресатах своего протеста самим себе. Но я уверен, что вопросы эти должны быть заданы.